Ксеркс - [8]

— Откуда тебе известно об этом?

— О, мой бесценный Хирам, устроивший нам этот разговор через Биаса, успел сделаться родным братом всем, кто принимает заклады. И, насколько я понимаю, ты наладил всё так, что не обеднеешь и в случае победы, и в случае поражения Главкона.

Афинянин опустил свою чашу.

— То, что я не позволяю пылким надеждам моего дорогого друга затуманить мои суждения, ещё не может служить основанием для нашей встречи, Ликон, — ответил он резким тоном. — И если тебя интересует именно это, я лучше направлюсь прямо в собственный шатёр.

Ликон прислонился спиной к столу. Ответ его ничуть не казался отрывистым и лаконичным, он был, пожалуй, даже многословен:

— Напротив, дорогой Демарат, меня в данном случае заинтересовало твоё умение предвидеть события, которое проявляется во всём, что ты делаешь. Ты — друг Главкона. И после изгнания Аристида лишь Фемистокл обладает большим влиянием в Афинах, чем ты. И посему, как истинный афинянин, ты должен поддерживать собственного бойца. Но, как человек проницательный, ты прекрасно понимаешь, что я — хотя пентатлон служит мне только развлечением, а не основным делом — способен переломить завтра хребет вашему Главкону. И именно твоё умение взвешивать последствия заставило меня обратиться к тебе с просьбой о встрече.

— Тогда поскорее к делу.

— Несколько вопросов. Насколько я понимаю, сегодня Фемистокл вёл переговоры с Леонидом?

— Я не присутствовал при их разговоре.

— Но в своё время Фемистокл тебе всё расскажет?

Демарат молча закусил губы.

— Или ты хочешь сказать, что Фемистокл не доверяет тебе?! — воскликнул спартанец.

— Ликон, мне не нравятся твои вопросы.

— Прошу прощения. И умолкаю. Просто мне хотелось бы предложить тебе подумать над теми преимуществами, которые способны предоставить нам обоим дружеские взаимоотношения. В скором будущем я могу сделаться царём Лакедемона[16].

— Мне это известно, но куда ты гонишь свою колесницу?

— Дорогой мой афинянин, сегодня к Элладе катит персидская колесница, и мы не способны остановить её. А значит, нам надлежит проявить мудрость, чтобы она не раздавила нас.

— Тихо! — вздрогнув, Демарат расплескал вино. — Никаких разговоров в пользу мидян. Разве я не друг Фемистокла?

После прихода Ксеркса Фемистокл и Леонид могут оказаться мужественными дураками. Человек дальновидный…

Никогда не совершает предательства.

Возлюбленный Демарат, — ехидно фыркнул спартанец, — через год самым великим патриотом среди эллинов назовут того, кто сумеет сделать персидское ярмо наиболее терпимым. Не проморгай судьбы.

Не будь слишком самоуверен.

Не будь слепым и глухим. Ксеркс собирает войско уже четыре года. Каждое дуновение ветра, прилетевшего с того берега Эгейского моря, приносит весть о миллионе воинов, тысяче кораблей, собранных под его рукой… Мидийская конница, ассирийские лучники, египетская пехота с боевыми топорами — лучшие воины мира. Весь Восток хлынет потоком на нашу бедную Элладу. А какие поражения знала Персия?

— При Марафоне.

— Капля дождя перед надвигающейся грозой. Если бы Датис, персидский полководец, оказался более предусмотрительным…

— Очевидно, благороднейший Ликон, — перебил его с едкой улыбкой Демарат, — что на подобное красноречие в пользу тирании неразговорчивого спартанца могли подвигнуть лишь тысяч десять золотых дариков.

— Отвечай на мои доводы.

— Хорошо… Помнишь старое предсказание: лишь низменная любовь к наживе, и только она одна, способна погубить Спарту?

— Нам не остановить продвижения Ксеркса.

— Прекрати скрипеть. — Демарат явно начал сердиться. — Силу персов я знаю достаточно хорошо. Итак, зачем я понадобился тебе?

Ликон посмотрел на гостя жёсткими глазами, неприятно напомнив при этом афинянину огромного кота, обдумывающего, стоит ли прыгать за мышкой.

— Я послал за тобой, потому что хочу, чтобы ты дал обещание.

— Я не хочу ничего обещать тебе.

— Отказ ничего не изменит. Судьба Эллады не зависит от твоих слов, сколько бы ты ни хотел доказать обратное.

— И что я должен обещать тебе?

— Что ты умолчишь о присутствии в Греции того человека, которого я намереваюсь представить тебе.

Наступило молчание, и Демарат вдруг понял, пусть и не совсем ещё чётко, что принимает решение, от которого зависит его будущее. После он всегда возвращался памятью к этому мгновению с невыразимым сожалением. Однако в тот миг лаконец сидел перед ним — насмешливый, надменный, властный. И, поступая вопреки собственному желанию, афинянин ответил:

— Если только подобным образом я не предам Элладу.

— Не предашь.

— Тогда обещаю.

— Поклянись своей родной Афиной.

И тогда Демарат — быть может, потому лишь, что вино оказалось слишком крепким, — поднял правую руку и поклялся именем Афины Паллады в том, что не выдаст секрета.

Ликон поднялся то ли с довольным рычанием, то ли со смехом. Тут оратору очень захотелось немедленно отказаться от клятвы, однако спартанец не стал терять времени даром. Последующие мгновения навсегда впечатались в память Демарата. Мерцающие светильники, бедная комнатушка, длинные тени, неуклюжие жесты спартанца, уже открывавшего дверь, — всё это промчалось перед его глазами словно в видении. И словно в видении Демарат узрел незнакомца, появившегося из внутренней части дома по зову Ликона, — человека, не столь уж рослого, но наделённого властным взглядом и выражением лица. Новый азиат ничуть не напоминал вездесущего Хирама. Сей господин привык повелевать и требовать покорности. Драгоценные камни сверкали на алом тюрбане, зелёная рубашка была расшита жемчугами, а на самоцветы, украшавшие рукоять меча этого человека, можно было купить половину Коринфа. Неширокие штаны, заправленные в высокие сапоги из крашеной кожи, подчёркивали фигуру — гибкую и могучую, словно у леопарда. В отличие от большинства восточных людей, этот незнакомец был светловолосым. Соломенная бородка ложилась на его грудь, а проницательные глаза отливали стальной синевой. Иноземец ещё не сказал даже слова, а Демарат, не скрывая крайнего изумления, уже поворачивался к спартанцу.