Ксеркс - [66]

— Доброе слово сказал Гидарн, — проговорил Мардоний, а Ксеркс улыбнулся и согласно кивнул.

— Ступай. Поднимись на эту гору со своими Бессмертными и скажи Эфиальту, что его ждут десять талантов и почётный пояс, если всё закончится благополучно; если же нет, я прикажу заживо снять с него шкуру и натянуть её на барабан.

Подобная угроза не произвела на пастуха никакого впечатления. Главкон остался в шатре, переводя при необходимости и выслушивая дальнейшие планы, касавшиеся удара, который Гидарну предстояло нанести с тыла, и нового штурма под руководством Мардония. Наконец вождь телохранителей в последний раз склонился перед царём:

— Я ухожу, всемогущий, и завтра ты или покараешь своих врагов, или никогда более не увидишь меня.

— Мои рабы верны мне, — промолвил Ксеркс, поднимаясь с трона и наделяя полководца и носителя лука благосклонным взором. — Теперь разойдёмся, только дайте знать магам, чтобы всю ночь молились Митре и Тиштрии и принесли им в жертву белого коня.

— Царь Царей всегда призывает благословения небес на головы своих слуг, — поклонился Мардоний, провожая взглядом Ксеркса, уже направившегося во внутреннюю часть шатра, где пребывали его наложницы. Царедворцы пошли к выходу. Главкон ждал, пока не уйдут знатнейшие из вельмож, и тут к нему приблизился носитель лука.

— Вернись в мой шатёр, — приказал афинянину Мардоний. — Скажи Артозостре и Роксане, что Ахура-Мазда избавил меня от беды и вернул мне милость царя, а завтра перед нами распахнутся ворота Эллады.

— Ты весь в пыли и крови. Всю прошлую ночь ты не спал, а сегодня провёл целый день в гуще боя, — заметил афинянин. — Пойдём со мной в шатёр, тебе нужно отдохнуть.

Носитель царского лука качнул головой:

— До завтра отдыха мне не будет, а утром меня ждёт или отдых победителя, или вечный покой. Теперь ступай. Женщины страдают от неизвестности.

Главкон направился по длинной улице между рядами походных палаток. Дымили бесчисленные костры, гудели голоса, фыркали кони, ворчали верблюды, стонали раненые, но афинянин не слышал ни этих звуков, ни других, с которыми устраивалось на ночлег несчётное воинство завоевателей, и ничего не замечал вокруг. Главкон с ужасающей ясностью, впервые по-настоящему ощутил, что и впрямь изменил делу Эллады. Одно дело быть пассивным свидетелем битвы, другое — помочь врагам предательской уловкой погубить Леонида. Если их не предупредить, и царь Спарты, и его соратники неизбежно будут захвачены в плен или перебиты до последнего человека. А он слышал всё — речи изменника, обсуждение, планы, больше того, пусть и не по собственной воле, помогал персам и участвовал в их замысле. Кровь Леонида и его воинов падёт на его голову. И тогда он сразу сделается достойным всех проклятий, которые афиняне прежде несправедливо обрушили на его голову. Он воистину станет, даже для себя самого, Главконом Изменником, соучастником предательства в Фермопилах. Тупого, соблазнённого блеском золота селянина ещё можно простить, ему же, человеку знатному, Алкмеониду, прощения потомков не будет.

Лишь у входа в шатёр Мардония Главкон постарался стряхнуть с себя задумчивость. Артозостра и Роксана бросились навстречу. Атлет рассказал им о том, что оставил Мардония в полном благополучии, и наградой ему была радость, осветившая глаза обеих. Роксана ещё никогда не сверкала подобной красотой. Главкон помянул дневную жару, разламывающуюся голову, и женщины, ласково касаясь его кожи, омыли лоб Прексаспа прохладной водой, надушенной лавандой. Потом Роксана вновь спела для него: негромкий воркующий напев повествовал о благоуханном Ниле, о раскрытых чашах лотосов, о ветвях пальм, кивающих под дуновением пахнущего пустыней ветра. Главкон смотрел на неё из-под полуприкрытых век и вспоминал эпизоды развернувшегося сегодня перед его глазами сражения. Он как бы погрузился в мир видений, далёкий от суровой реальности войны. И, покоясь в нём, как бы издалека следил за игрой теней на лице Роксаны, за её длинными пальцами, перебиравшими струны. Что ему до гибели Леонида? Разве не сулят ему Египет и Бактрия такое же счастье, как прежде Эллада? Он попытался убедить себя в этом. И наконец, став перед Роксаной, чтобы проститься с нею, нарушил все утончённые персидские обычаи: обнял и осыпал её поцелуями, зная, что носитель царского лука не станет гневаться на него.

А потом Главкон вернулся в свой собственный шатёр, чтобы уснуть. Только Гипнос, сон, не торопился к атлету со своими обманами. Здесь, вдали от красавицы египтянки, прежние ужасы вновь одолели его. Главкон — предатель! Эти два слова всё звучали в его ушах. Наконец он уснул и увидел сны.

Глава 7

Уснув, Главкон увидел себя в Афинах. Как обычно, он шёл от находившейся в прохладной Академии борцовской площадки по улицам одного из пригородов, Керамика, квартала гончаров. И как только он миновал могилу Солона, на пути его вдруг оказалась женщина, поглядевшая на него. Ростом она превышала отведённую смертным меру и была наделена столь же божественной красотою, суровой и строгой. Взгляд серых глаз её пронзил сердце Главкона. Над правой рукой сей девы играла крылатая Ника-победа, на плече восседала сова, у ног извивалась змея, символ мудрости, а левой рукой она сжимала эгиду, лохматую козлиную шкуру, окаймлённую змеями, знаком Зевсовых молний. Главкон сразу понял, что перед ним Афина Паллада, хранительница города, и молитвенно воздел руки к богине. Однако дева смотрела на него с гневом. В глазах её полыхало пламя. И чем больше молил богиню Главкон, тем меньше милости было в её глазах. «Горе мне, — затрепетал он. — Я прогневил грозную Афину». Вдруг внешность женщины переменилась. Исчезли эгида, змей, крылатая победа, и Главкон увидел перед собой Гермиону, прекрасную, как в тот день, когда она встречала его в Элевсине, но тем не менее скорбную, как в Колоне.