Ксеркс - [25]

— Чтобы я сделался тираном Афин? — Оратор соединил руки за спиной. — Ты уже всё сказал. Спокойной ночи.

Афинянин был уже на пороге, когда мальчишка-раб прикоснулся к ладони своего господина.

— Если ты возжелал какую-нибудь красавицу… — Каким вкрадчивым казался теперь голос лжекиприота! — Разве не во власти Ксеркса Великого даровать тебе эту женщину?

Лоб Демарата вдруг вспыхнул огнём и едва ли не против собственной воли — он протянул руку своему искусителю. Демарат спускался по лестнице, не чуя под собой ног. А внизу, на тёмной улице, его приветствовали несколько голосов:

— Доброй ночи, господин Главкон.

— Доброй ночи, — механически отозвался Демарат и, уже отходя, подумал: «Почему они называют меня Главконом? Ростом мы одинаковы, мне только не сравниться с ним в ширине плеч. Ах, вот оно что: не заметив, я позаимствовал его трость. У наглецов хватило ума прочесть надпись на ней!»

Идти ему было недалеко. Все кварталы тесных Афин жались друг к другу. И всё же, ещё не добравшись до дома и постели, он уже обдумывал эту не вполне ещё чёткую мысль: «Главкон! Они приняли меня за Главкона! И если я рискну выдать «киприота»… Дальше этого он опасался заходить в своих раздумьях. Демарат лежал, тьма вокруг кишела картинами будущей измены.

Так и не отдохнув, он поднялся, обращаясь к богам с одной и той же молитвой:

— Избавь меня от дурных мечтаний! Пришли корабль побыстрее к Коринфу!

Глава 4

Афинский Акрополь возвышается над городом, как ни одна другая цитадель в мире. Даже если бы в тени его не обитали искусные камнерезы, мастера, умеющие придать бронзе любую форму, красноречивые сказители и певцы, он остался бы центром и средоточием удивительного ландшафта. «Скала» — иначе и не назовёшь его. Достаточно сказать, что Акрополь поднимается над равниной глыбой рыжего песчаника высотой в сто пятьдесят ступней, длиной в одну тысячу и шириной в пять сотен. Но числа и меры не способны открыть нам душу, а скала Афинская, вне сомнения, наделена ею, и дух этот просвечивает сквозь несокрушимый камень, когда огненнокрылое утро крадётся вдоль долгого гребня Гиметта и неземной яркий свет касается рыжей цитадели, а потом засыпает до тех пор, пока Гелиос не опустится к западным вершинам у Дафн. Тогда Скала снова как бы начинает пульсировать изнутри и светиться.

Почва Скалы нага, и голодная коза не отыщет на камне даже травинки. Склоны круты, так что можно выдержать без войска любую осаду. Скала властвует надо всем вокруг. Тот, кто стоит у западного края её, увидит и обдутый ветрами Пникс, и бурую равнину вокруг города, и игривое море, резвящееся за гаванями Пирея и Фалерона, и серые острова, разбросанные по глади Эгейского моря, и дальнюю, похожую на купол вершину Акрокоринфа. Повернувшись вправо, он увидит корявый холм Ареопага, Дом Эриний и тесно сомкнувшиеся городские домики. За ними горы, ущелья, равнина, где золотая, где бурая, где зелёная, а позади всего вздымается Пентеликон Могучий, сверкая белоснежной вершиной, увенчанной не зимними снегами, но искристым мрамором. Посмотрев налево, он видит неровный гребень Гиметта, словно бы вышедший из-под рук титанов, пристанище одних лишь коз и пчёл, да и нимф с сатирами.

Вид этот остался почти неизменным с той поры, как первый дикарь поднялся на вершину крепости Кекропса и назвал её своим домом. Не изменится он и когда исчезнет земля и высохнет океан. Меняется человеческое жильё, воздвигаются и рушатся храмы, но красные и серые камни, прозрачный, как хрусталь, воздух, сапфировое море дарованы богом и потому не ведают изменений.

Главкон вместе с Гермионой поднимались наверх, чтобы принести свою благодарность Афине за одержанную на Истме победу. Атлет уже восходил на Акрополь во главе увенчанной миртовыми венками процессии, чтобы воздать положенную хвалу, однако жены тогда с ним не было. Теперь им предстояло предстать перед богиней вместе. Шли они рядом. Стройная Хлоэ семенила за госпожой с зонтом в руках. Старый Манес нёс бескровную жертву, однако сердце Гермионы твердило ей, что без слуг было бы лучше.

Много дружелюбных лиц видели они, много выслушали дружеских слов, пересекая Агору в самый разгар её утреннего оживления. Главкон отвечал на каждое приветствие своей неотразимой улыбкой.

— Каждый афинянин — друг нам! — отметил он, когда возле изваяний тираноубийц, находившихся на верхнем краю площади, поклонился серьёзный член городского совета, а старая торговка хлебом ненадолго оставила прилавок, чтобы сказать обоим какую-то любезность.

— Твой друг, — поправила мужа Гермиона. — Это не я победила в пентатлоне.

— Ах, макайра, самая лучшая и дорогая, — ответил Главкон, глядя на лицо жены. — Разве сумел бы я добиться победного венка, если бы дома, в Элевсине, меня не ждал лучший венец? Сегодня я счастливейший из всех смертных. Ибо боги, не скупясь, наделили меня своим благословением. Я больше не опасаюсь их зависти. У меня есть верные друзья — Кимон, Фемистокл и самый ближний из всех Демарат. Мне дарована истинная любовь — как Пелию и Тетис, Анхизу и Афродите… Только я счастливее их, ибо моя золотая Афродита живёт не на Олимпе, не на Пафосе, не прилетает ко мне с Кипра в запряжённой голубками колеснице, а живёт со мной.