Ксеркс - [125]

— Малыш мой, малыш. — Мать поглядела в лицо обрадовавшемуся ей ребёнку. — Тебе не придётся мстить за отца.

Тебе предстоит более радостное дело — стать таким же прекрасным, как он, — и телом и душой.

А потом пришли слёзы и рыдания, а за ними смех, и Лизистра с Клеопис, боявшиеся, что радость окажется чрезмерной, успокоились.

«Навзикая» доставила их в Пирей. Все городские гавани представляли собой обгорелые руины, ибо, отступая в Беотию, Мардоний опустошил всё вокруг перед последней битвой. В Афинах дома стояли без крыш, улицы были усыпаны мусором. Однако Гермиона не обращала внимания на оставленные войною следы. А вот наконец и Агора.

Возле опалённых пожаром колонн кишела толпа, стояли прилавки. Деловитые афиняне, не тратя понапрасну времени на жалобы, восстанавливали город. Высоко над головой Гермионы поднимались к небу почерневшие колонны — всё, что осталось от священного дома Афины, однако хрустальный воздух над Скалой не сумел похитить ни один перс.

Гермиона неторопливо пересекла Агору, и вдруг вдали загремели крики, по толпе побежало передававшееся из уст в уста слово.

Кровь разом прихлынула к лицу Гермионы. Она нервно пригладила волосы и принялась ждать. Сквозь шумную толпу продающих и покупающих, мимо лавок и прилавков бежал гонец, ударявший своим жезлом то вправо, то влево, ибо он с трудом протискивался сквозь эту толчею; следом ехали всадники на конях, взятых у варваров; за ними несли носилки. Их поддерживали благородные юноши, сыновья афинских Евпатридов. Увидев носилки, Агора восторженно взревела:

— Счастливчик! Избавитель! Йо! Йо, Пэан!

Гермиона застыла на месте. Занавески были отодвинуты, и она увидела внутри на царственно алых подушках прекрасную, словно изваянную из пентеликонского мрамора фигуру. И всё вокруг стало ей безразлично. Фигура внутри носилок шевельнулась, оперлась на локоть.

— Моя дорогая и любимая, — раздался знакомый голос. — Теперь ты можешь не стыдиться своего мужа.

— Главкон! — вскричала Гермиона. — Какое счастье! Что же тебе пришлось пережить!

Носилки опустили. И даже крохотный Симонид, воистину царь всех любопытных, нашёл на Акрополе объект, достойный самого пристального внимания. А Гермиона обнимала мужа, и им было всё равно, тысячи ли глаз смотрят на них или один владыка Гелиос с неба. Пенелопа приветствовала возвратившегося домой Одиссея.

Он был желанен ей, как берег мореходам в бушующем море, когда Посейдон поднимает волны, когда гуляют вольные ветры. Она обнимала своего владыку, и были долгими их объятия, а в глазах сверкала радость.

Наконец Главкон распорядился:

— Дайте мне моего сына.

Клеопис с радостью повиновалась. Умолкнувший Феникс замахал кулачками перед лицом отца.

— Эй, малыш, — произнёс Главкон, одной рукой прижимая к себе ребёнка, а другой обнимая его мать. — Вижу, ты весёлый и красивый парень.

Молодые афиняне взялись за ручки носилок, и Агора вновь разразилась приветственными криками. Фемистокл, спаситель Эллады, подошёл к Главкону. Флотоводец, которого теперь чтили словно бога, ибо все замыслы его исполнились, взял за руки Главкона и Гермиону.

— Ну, друзья, — проговорил он, — всех нас боги наделили и многим блаженством, и многими печалями. Некоторым достаётся сперва горькая чаша, потом сладкая. Вы досыта испили горечи, посему смело глядите на владыку Гелиоса. Да не потускнеет снова его обращённый к вам взгляд.

— Куда теперь? — спросила Гермиона, не отводя взгляда от мужа.

— На Акрополь, — приказал Главкон. — Пусть храм наш разрушен, но Скала всё равно осталась святой. Поблагодарим Афину.

Они поднялись на Скалу. Полуденное солнце Афин светило с высоты так, как в прежние дни. Гермиона не отводила глаз от Главкона, а он смотрел то на неё, то на сына, то на священную скалу, то на солнце, сияющее во всей своей славе. А потом на уста его легла загадочная улыбка, причин которой Гермиона понять не могла. Она не знала, что муж её думал: «И это я хотел променять на розы и богатства Бактрии».

Они поднялись на вершину. Носилки поставили на выступе возле юго-западного угла. Акрополь был разорён, посреди пепла лежали низвергнутые колонны. Труды человека были разрушены, однако труды богов не претерпели ущерба. Супруги повернулись спиной к руинам. Они смотрели на землю и море, прекрасные всегда, но ещё более прекрасные ныне, выкупленные и омытые слезами и кровью. Варвары побеждены, невозможное совершено. Эллада и Афины принадлежат лишь самим себе, и никому другому.

Впереди синел залив Фалерона. Перед ним поднимался Мунихий, а позади лежал Саламин со своим победоносным проливом. Вдали поднимался купол Акрокоринфа и раскинулся широкий простор Саронийского моря. Слева темнел косматый Гиметт, справа тянулся длинный гребень Дафны, за ним вырастал Пентеликон, дающий мрамор, которому предстояло превратиться в изваяния богов. И единым голосом все вознесли хвалу Афинам и Элладе.

Фемистокл заговорил, и, как всегда, слово его оказалось и кратким, и мудрым:

— Мы прогнали варваров с нашей земли. Мы воспротивились воле Царя Царей и победили. Афины разрушены. Но мы заново построим наш город. И он станет ещё прекраснее, чем прежде, воистину заслуживающим название «фиалковенчанного», достойным имени своей богини-хранительницы. Победить персов было трудно. Сделать Афины бессмертными много труднее. Тем не менее мы добьёмся и этой цели. Воистину придёт день.