Ксеноцид - [47]

— Неужели тебе кажется, будто ты способна меня обмануть? — спросила она. — Будто я не пойму, как ты все распланировала, чтобы я взяла тебя к себе?

Вань-му, казалось, смутилась, на глазах у нее показались слезы, она явно перепугалась. Но при всем при этом она благоразумно молчала.

— Почему ты не разозлишься? — спросила Цинь-цзяо. — Почему не отрицаешь, что заговорила со мной не только лишь за этим?

— Потому что это правда, — призналась Вань-му. — А теперь я уже уйду.

Именно это и хотелось услыхать Цинь-цзяо: честный ответ. Она вовсе не собиралась позволить девушке уйти.

— Сколько из того, что ты рассказывала, правды? О том, будто ты хочешь учиться? Что желаешь в жизни чего-то большего, чем просто попасть на службу? — Все. — В голосе Вань-му прозвучала страстность. — Только, разве имеет это какое-нибудь значение? Ведь ты же несешь ужасающее бремя голоса богов.

Последние слова Вань-му произнесла с таким презрительным сарказмом, что Цинь-цзяо чуть не расхохоталась. Но ей удалось сдержаться. Ей не хотелось, чтобы Вань-му злилась еще сильнее.

— Си Вань-му, дочь-сердца Царственной Матери Запада, я приму тебя на службу в качестве собственной тайной наперсницы, но лишь в том случае, если ты согласишься со следующими условиями. Во-первых, я буду твоей учительницей, а ты будешь со всем тщанием учить все, что тебе задам. Во-вторых, ты будешь обращаться ко мне как к равной, не будешь бить поклонов и называть меня «святейшей». И в-третьих…

— Как же я могу это сделать? — удивилась Вань-му. — Если я не буду обращаться к тебе с надлежащим уважением, другие скажут, что я недостойна, и накажут, когда ты не будешь видеть. Это опозорит нас обеих.

— Понятное дело, что тебе придется проявлять ко мне уважение, когда нас будут видеть другие. Но когда мы останемся одни, ты и я, будем относиться друг к дружке, как равные. В противном случае я отошлю тебя домой.

— А третье условие?

— Ты никому не выдашь ни единого слова из того, что я тебе скажу.

На лице Вань-му появилось гневное выражение.

— Тайная наперсница никогда не болтает. В наших мыслях возводят специальные барьеры.

— Эти барьеры лишь напоминают о том, чтобы не болтать. Но, если тебе по-настоящему хочется, их можно обойти. А есть и такие, которые попытаются тебя убедить в том, чтобы ты предала.

Цинь-цзяо подумала о карьере отца, обо всех тайнах Конгресса, которые он хранил в памяти. Он не выдавал их никому; у него не было никого, с кем он мог бы поговорить… за исключением — иногда — Цинь-цзяо. Если Вань-му окажется достойной доверия, у Цинь-цзяо такой человек появится. Она уже не будет столь одинокой, как ее отец.

— Ты меня понимаешь? — задала она вопрос. — Остальные подумают, что я принимаю тебя на службу как тайную наперсницу. А мы обе будем знать, что на самом деле, ты приходишь в мой дом в качестве ученицы, и что ты должна быть моей подругой.

Изумленная Вань-му глядела на нее.

— Неужели ты сделаешь это, раз боги выдали тебе, что я подкупила надзирателя, чтобы он направил меня в твою группу и не помешал нам поговорить?

Понятное дело, что ничего подобного боги и не говорили. Но Цинь-цзяо лишь усмехнулась.

— А почему тебе не пришло в голову то, что боги, возможно, сами желают того, чтобы мы подружились?

Опешив, Вань-му сцепила пальцы и нервно рассмеялась. Цинь-цзяо взяла ее за руки и убедилась в том, что они дрожат. Девочка не была такой уж нахальной, как ей хотелось казаться.

Вань-му поглядела на собственные ладони, а Цинь-цзяо тоже глянула на них. Руки были покрыты грязью, уже подсохшей, поскольку девушки долго стояли выпрямившись и не погружали рук в воду.

— Мы ужасные грязнули, — захихикала Вань-му.

Цинь-цзяо давно уже научилась не обращать внимание на грязь праведного труда. Эта грязь не нуждалась в покаянии.

— Мои руки бывали гораздо грязнее, чем сейчас, — ответила она. — Когда ты закончишь праведно трудиться, пойдешь со мной. Я скажу отцу о нашем плане, а он уже решит, сможешь ли ты сделаться моей тайной наперсницей.

Вань-му скривилась. Цинь-цзяо с удовольствием отметила, что у девочки очень выразительное лицо.

— Что случилось? — спросила она.

— Отцы всегда обо всем решают.

Цинь-цзяо кивнула, удивившись тому, что Вань-му заявляет нечто столь очевидное.

— Это начало мудрости, — заявила она. — А кроме того, моя мать уже умерла.

* * *

Праведный труд заканчивался рано пополудни. Официально потому, чтобы живущие далеко люди имели время на то, чтобы вернуться домой. В действительности же причиной была традиционная пирушка, которая устраивалась по выполнению праведного труда. Люди работали во время пополуденной дремоты, потому чувствовали себя сонными, как будто не спали всю ночь. Остальные были мрачными и ленивыми. И то, и другое становилось причиной того, чтобы выпить и закусить с приятелями, а потом завалиться в постель гораздо раньше обычного, как бы вознаграждая утраченную сиесту и отдыхая после тяжкой работы.

Цинь-цзяо была из тех, кто чувствовал себя неуютно; Вань-му, явно, точно так же. А может все это было потому, что Цинь-цзяо мучалась проблемой Лузитанского Флота, в то время как Вань-му сделалась тайной наперсницей богослышащей. Цинь-цзяо провела девочку через все этапы приема на работу в доме Хань: ванная, отпечатки пальцев, контроль служб безопасности… пока, наконец, не поняла, что ни мгновения больше не сможет выдержать болтовни Вань-му. И она ушла.