Ксения Блаженная. Святой Пантелеймон - [3]

МОГИЛА НИЩЕНКИ

Конец сентября. Я иду по Смоленскому кладбищу к часовне святой Ксении. Тепло, тихо, безветренно. Могилы, могилы, могилы с крестами. Старые, конца XVIII века, перемежаются более поздними. Мраморные кресты соседствуют с чугунными и гранитными, тут же современные, крашенные яркой серебрянкой.

С кленов медленно слетают желтые и красные листья. Они падают на искалеченные кресты заброшенных могил, где вместо садовых цветов, посаженных любящей рукой, – желтенькие цветочки недотроги, сныть и крапива. Никто давно не помнит об этих людях, никто не любит их, память прервалась.

А вот песчаный холмик, сплошь заставленный венками: «Любимому сыну», «Дорогому внуку», «Доченьке» – с фотографий смотрят три лица: мама, папа, двенадцатилетний мальчик. Похоронены только что. Вот еще одна свежая могила: мама с годовалой дочкой, из-под венков и цветов, вызывая дрожь, выглядывает целлулоидный лиловый слоник с поднятым хоботом. Что останется от этих могил через десять, пятьдесят, сто, двести лет? Сохранится ли по этим людям память, та, о которой просят в заупокойной службе: «...и память их в род и род»?

Наконец подхожу к часовне. Она поставлена над могилой, где лежит петербургская бродяжка Ксения Петрова. Когда родилась? Неизвестно. Дата установлена более чем приблизительно, между 1719 и 1730 годами. Когда умерла? Неизвестно. То ли в 1780, то ли в 1806, то ли между этими датами. Кто ее хоронил? Как? Ни записей в церковных книгах, ни точных свидетельств.

Полвека она бродила по городской окраине, одинокая, нищая, бездомная, безумная, полуодетая. Не оставила по себе детей, внуков и правнуков. Кто же идет к ее могиле два века, если у нее нет на земле потомков? Кто украшает? На какие деньги?

Свежеокрашенную, нежно-лазоревого цвета часовню венчает золоченый купол-луковичка. Возле стены ярко горит множество свечей. По вымощенной гранитной брусчаткой дорожке вокруг часовни тихо ходят люди. Их немало. Вот юноша в камуфляже с нашивкой внутренних войск кладет поясной поклон; вот две девушки в светлых джинсах-стрейч; вот молодая коротко стриженная бабушка с внуком в коляске; вот совсем юная мамочка с младенцем в розовой шапочке и с розовой соской, он таращится из кенгурушки на животе у мамы; вот три женщины в длинных темных юбках с открытыми книжечками в руках вполголоса читают акафист. Кто-то подходит, кто-то уходит. В самой часовне один за другим служатся молебны перед мраморным надгробием над могилой святой Ксении. Молебен краткий, всего-то минут пятнадцать. Медленно выхожу.

О ноги трется ладненькая черно-белая кошка со светло-лазоревыми, как стены часовни, глазами.

С клена в ладонь слетает багряный лист.

* * *

Почему люди два века подряд идут сюда нескончаемым потоком? Едут из других городов? Зачем?

За помощью, спасением, исцелением. А кто не может приехать, тот молится святой Ксении дома. Перед любой бумажной иконой. Без иконы.

– Матушка Ксения, помоги! Помогает.

Из нашей речи давно ушло чудное слово «матушка». Оно звучит только в молитве, в обращении к Богородице, к святой. Да еще осталось оно употребимым в обращении к жене священника. И как-то не чувствует сердце его смысла, его значения: мамочка, мамуля. Так из своей беспомощности мы тянем руки, как в детстве, умоляя; «возьми меня на ручки», мы взываем к небесной защитнице:

– Мама, мамочка, матушка, спаси меня! Спасает.

Я расскажу вам о любви. О том, как любовь к мужу стала любовью к вам, ко мне, к каждому человеку на белом свете.

Такое бывает? Такое было. Такое есть.

Это произошло уже в наши дни, во время чеченской войны.[1]

Солдат дежурил на блокпосте, когда сообщили, что к нему приехала мать из Питера.

– Она тебя у вагончиков ждет, – сказал командир. – Иди.

Солдат побежал к вагончикам, но матери там не нашел. Походив возле вагончиков, решил вернуться, и тут раздался взрыв.

Чеченская ракета угодила прямо в блокпост. Все погибли.

Уже возвратившись домой, солдат рассказал эту загадочную историю матери.

– А когда это было? – спросила та. Сын хорошо запомнил число.

– Так я же в этот день к блаженной Ксении ходила! – сказала мать. – Молилась за тебя. Это Ксения и спасла...

СМЕРТЬ ЛЮБИМОГО – НАЧАЛО ЛЮБВИ

Эта история началась в середине XVIII века. На окраине Петербурга в собственном доме в любви и согласии жила молодая семья: Аксинья Григорьевна и Андрей Федорович Петровы.

После свадьбы Петровы поселились на улице, носившей название Одиннадцатой. Вероятно, еще до смерти Ксении или сразу после она стала называться Андрея Петрова улицей или просто Петровской, так и на планах Петербурга обозначена. А затем переименована в Лахтинскую. Под этим названием дошла до наших дней. Усадьба Петровых располагалась примерно там, где сейчас стоят дома 15 и 17. Что же касается церкви евангелиста Матфея, прихожанами которой были супруги,[2] то история ее просто уникальна. Уму непостижимо, но церковь здесь стояла – самая первая в Петербурге! Когда Петр основал крепость Санкт-Питербурх, в ней за три дня построили деревянный храм. Вот его-то позже и перенесли на окраину, где он оказался навсегда связанным с именем святой Ксении.