Ксапа хулиганка - [9]

— Люди голодные и слабые. Что будешь делать, сын?

— Я пошлю вперед лучших охотников. Четыре дня, и они принесут мясо.

— Через три, сын.

— Да, через три.

Ксапа ничего не понимает, но ловит каждое слово. И головой вертит.

Догадывается, что разговор очень важный.

— Сын, я водил тебя в долину много лет назад.

— Да, отец.

— Знаешь, почему мы живем здесь, а не там?

Мудреныш думает, мы ждем. Ксапа мою руку сжимает, смотрит удивленно.

— Не знаю, отец.

— Долина маленькая. Мы съедим все за год-два.

— Не вести общество в долину?

Мудр долго смотрит в костер.

— Пять дней назад вернулся Головач с охотниками.

— Ты послал его к Заречным.

— Да, я послал его к Заречным. Они не пустили наших охотников на свой берег. Копьями грозили.

Сильно я разгневался! Мудреныш копье сжимает, пальцы побелели.

Всегда мирно жили. Сколько их девок у нас, сколько наших у них! Всегда мирно жили.

— Не сердись на них, — говорит Мудр. — У Заречных всегда плохо со зверьем было. Их земля два общества не прокормит. Четыре охотника из Заречных перешли реку и отдали Головачу тушу быка. Но на свои земли охотиться не пускают.

— Все наше зверье за реку ушло! Что нам делать, отец?

— Завтра пойдем к перевалу.

— А через два года — что? Сколько лет надо, чтоб новый лес вырос?

— Когда ее сын, — Мудр указывает на Ксапу, — приведет себе девку, леса вновь будут зеленеть на наших землях.

Я подумал, что плохо нам будет, если у Ксапы дочки пойдут, и чуть не рассмеялся.

— Мы будем посылать самых плохих охотников сюда, — продолжает Мудр.

— Пусть ходят вдоль реки, пусть Заречные и Степняки видят, что наши земли не пусты. Иначе они займут их. Нам предстоят тяжелые годы, сын.

— Ты далеко смотришь вперед, отец.

— Теперь расскажи, что это за девка.

Мудреныш рассказывает все, но чуть-чуть не так, как на самом деле.

Верного Глаза, что копье бросил, ругает, а про Ксапу плохого слова не говорит. Что копье без спроса взяла и сломала, когда дерево пыталась повалить, сказал, но так, как будто не ночью, а утром, когда мы сообща дерево валили. Получается, будто виновата Ксапа совсем чуть-чуть, по глупости. А то, что с больной ногой оленя наравне с охотниками несла — это само за себя говорит.

— Ты как соловей поешь, — улыбается Мудр. — Я не спрашиваю, откуда у нее синяк на лице. Я не спрашиваю, почему вы ее Хулиганкой зовете. Я спрашиваю, зачем ты ее привел?

— Хочу знать, кто такие чудики, — говорит Мудреныш. — Где живут, куда охотников посылают, как летающую волокушу сделали. Ксапа научится говорить, все нам расскажет.

— А если не захочет рассказать?

— Расскажет. Не мне, так Клыку. Не Клыку, так сыну.

Я обнимаю Ксапу рукой, прижимаю к себе. Вскрикивает от боли, но мою руку не скидывает, а на плечо передвигает. Я вспоминаю, что у нее синяк на ребрах.

— Ты правильно сделал, сын, — говорит Мудр. — Она расскажет.

* * *

Моя затевает свой прозрачный шалаш ставить, а не в общем ваме со всеми спать. И хорошо, и плохо. Лучше бы ей сначала со всем нашим родом перезнакомиться, а не сразу в свой… В мой, в смысле, выделяться.

С другой стороны, тоже правильно. Незачем тычки да подзатыльники от старших женщин терпеть. Хоть и девка совсем, но старшая в роду. Уважение сразу. Велю Мечталке помочь да любопытных отогнать. А сам — к Мудренышу, на серьезный разговор.

Нехорошо получается. Он уже со своей женщиной лег. Но ко мне сразу выходит.

— Почему? — спрашиваю. — Почему Ксапу мне отдал? Почему себе не взял, если от нее судьба всего общества зависит?

— Ты ее на плече принес. Твоя девка, — говорит. Но глаза отводит.

Все так, да не так.

— Тогда почему три полоски хотел, когда она твое копье сломала?

— Послушай, — говорит Мудреныш. — Тебе девка нравится, нет?

Что тут сказать…

— Я ее полдня нес. Радовался. Ноги подгибались, а не тяжело. С голоду умирать буду — последний кусок ей отдам.

— Так чего тебе еще надо? Живи с ней, детей заводи.

Ага… Детей заводи… А через два года голод начнется. Не помрут, так слабыми вырастут. С другой стороны, как удержишься? Не о том думаю!

— Ты ничего просто так не делаешь. Я ее принес, ты долго-долго думал, я видел. И потом — она шаг сделает, ты лоб морщишь. Она в небо посмотрит, ты полчаса в небе птиц считаешь. А когда разозлился на нее — почему мне дал, а Кремню — нет?

— Умный ты парень, Клык. Но временами такой дурак… — с тоской в голосе произносит Мудреныш. — Когда голодной зимой Заречные своих девок и молодых баб к нам привели, ты почему себе не взял? С голода ведь девки помирали. Ворчун себе двух взял. Многие наши взяли.

— С тех пор Ворчуна Ворчуном прозвали, — бормочу я. — Кто я был два года назад? Пацан сопливый. С пустыми руками с охоты приходил…

— Ну да. С добычей по тонкому льду — на тот берег, а потом с пустыми руками — назад. Девки Заречных о тебе до сих пор спрашивают. Ты хоть одну с собой клал?

Хорошо, что темно. Не видно, как щеки горят.

— Мудреныш, ты про дело говори. Я не такой умный, как ты.

— Я про дело и говорю. Если мы с чудиками пересечемся, твоя девка нас всех спасти может. Если захочет. А захочет — погубит, понял? Надо, чтоб не она для нас, а мы для нее своими стали.

Я ничего не понимаю, но запоминаю. Потом подумаю. А Мудреныш продолжает: