Ксанкина бригантинка - [4]

— Пищук, назад!

— Гаврилов, утонешь!

— Сидорчук, отошлю в палату!

— Зыбин! Зыбин, вылезай из воды!

Эту очень тонкую, худущую женщину с пересушенным до землистого цвета лицом ребята зовут Евкой — это сокращенное Евгения Карповна. Все считают ее грозой школы-интерната и Шерлоком Холмсом — ничего от нее не скроешь. Глаза у нее большие и зеленоватые, как старое бемское стекло. Посмотрит в упор — и словно насквозь тебя пронижет.

Мимо Евгении Карповны в одних трусах, с одеждой в руках идут четыре мальчишки и девчонка.

— А вы где пропадали? — набросилась на них воспитательница. — В грязи ползали или в мазуте?

Дети остановились.

— Атнер! Ты вечный заправила, — усталым голосом обратилась воспитательница к курчавому мальчугану, в отличие от других смело смотревшему ей в глаза. — Куда ты их водил?

— Да, понимаете, Евгения Карповна, тут машина застряла, и мы помогали вытаскивать, — ответил Атнер.

— Я спрашиваю, почему вы ушли из группы? — еще больше повысила голос Евгения Карповна.

Девочка, стоявшая позади группы, незаметно ущипнула Атнера, чтоб молчал. Он совсем не умеет разговаривать с Евкой. Обязательно выведет ее из себя. Выйдя вперед, девочка рассказала, что еще на пути к озеру они услышали гул буксующей в лесу машины и с разрешения старшей воспитательницы Валентины Андреевны побежали на помощь.

— Ты, Ксанка, известный адвокат. Помолчи, — остановила Евгения Карповна.

Атнер, прикидываясь кающимся простачком, развел руками:

— Вы же сами говорили, что в беде людям нужно помогать.

— Вот мыло, идите! — не снижая тона, сказала Евгения Карповна и, вынув из кармана розовый брусок мыла, с чуть заметной улыбкой добавила: — Помощнички!

Ах, знала б Евгения Карповна, как дорога ребятам эта ее скупая, едва приметная улыбка! Знала бы, так вместо обычных, долгих и нудных нотаций улыбнулась, и ребята бросились бы в огонь и в воду. Но слишком редко появляется улыбка на этом сухом, всегда строгом лице.

Взяв мыло и нарочито многословно поблагодарив, ребята ушли отмывать следы усердной работы возле машины.

А Евгения Карповна, не заметив издевки в их благодарности, закурила сигарету и опять пошла по берегу, покрикивая и нервничая.

На озере праздник.

А в небе, где ни тучки, ни облачка, обиженно кричат птицы, встревоженные купальщиками. Евгении Карповне жалко этих птиц. Она с удовольствием увела бы ребят домой. Но… распоряжение директора — купать, закалять…

Вдруг внимание Евгении Карповны привлек веселый смех взрослых, послышавшийся поодаль от места купания. Она поднялась на пригорок и посмотрела в ту сторону. Там был и директор и даже парторг. И все хохотали.

Евгения Карповна поднялась повыше и, наконец, поняла, над чем потешаются эти взрослые, солидные люди.

По берегу речушки, впадающей в озеро, хлопая крыльями и заполошно кудахтая, бегала большая рябая наседка. А в речушке плавала и резвилась стайка желтеньких, совсем еще крохотных утят.

«Кто-то подшутил над бедной курицей, подложил под нее утиные яйца, — догадалась Евгения Карповна. — Высидеть-то она их сумела, а водить не может…»

Евгении Карповне жалко стало наседку. Она хотела подойти к ней и чем-то помочь. Но тут среди купающихся раздался такой визг, что пришлось отказаться от своего намерения, и, подбежав к воде, она стала искать того, кто визжал. Однако визжали и плескались все. Никто не тонул. Никто не был обиженным. Просто визжали от восторга, от избытка сил, от плеска солнца и воды. И когда новый взрыв визга раздался над озером, Евгения Карповна хотела позвать кого-то, кому-то пригрозить. Но не успела ничего предпринять: к ней подошел директор. Он такой же сухой и бледнолицый, как Евгения Карповна, но совсем другого характера: спокойный, уравновешенный. С ребятами он разговаривает, как со взрослыми. И Евгения Карповна считает, что он, в конце концов, поплатится за свой либерализм. Слишком уж доверяет он воспитанникам!

Директор долго стоял молча, смотрел на купающуюся детвору, потом тихо и кротко сказал:

— Евгения Карповна, а не слишком ли вы боитесь за них? Пусть себе плавают.

— А если заплывет на глубокое место, да судорога ноги сведет, тогда что?

— Старшие хорошо плавают. Они следят за малышами. Все должны научиться отлично плавать, нырять и ходить в разведку под водой! — Последние слова он произнес с веселой, задорной улыбкой.

— Еще научатся! — пыхнув сигаретой, ответила Евгения Карповна.

— Вы видали сейчас наседку с утятами? — хитро сощурившись и улыбаясь, спросил директор.

— Какое это имеет значение? — вдруг насторожилась воспитательница.

— Эта наседка нервничает так же, как и вы. И все попусту, утята останутся утятами… — спокойно ответил директор.

— Ну, Сергей Георгиевич, вы уж слишком! — Зло отбросив сигарету, Евгения Карповна сорвала очки, нахмурилась.

— Для вашей же пользы советую: не мечитесь по берегу, сядьте под деревом в тени и смотрите. Зачем так себя изнурять? — И он ушел не спеша, внимательно посматривая на купающихся.

Евгения Карповна опять закурила, но все же пошла к большой развесистой березе, в тень. Голова начинала побаливать. Видно, от жары и нервного напряжения.

Под березой сидел Саша Киселев, прозванный в школе-интернате Худорбой. Прозвали этого мальчишку Худорбой за то, что он был самый жирный в классе и вечно что-нибудь жевал. Мальчишки часто отдавали ему свои порции, и он, не замечая в этом подвоха, охотно все уплетал. Карманы у него всегда были набиты конфетами. У него было две тети, и обе приезжали почти каждое воскресенье и привозили ему уйму всяких сладостей.