КС. Дневник одиночества - [11]

В очередной раз думки о дяде Максиме мои покрылись плесенью, и я засунула их подальше в хранилище хлама мыслей.

Глава 7 Обострения

В размышлениях о наших с Максом отношениях я погрузилась в сон. Погрузилась в бездну небытия – так было названо мной это состояние. Я перестала видеть сны после смерти моей бабушки. Когда она умерла, мне было тринадцать. Я настолько привыкла, что она есть в моей жизни, что не могла смириться с ее отсутствием. С раннего детства родители меня сдавали ей на воспитание. Я любила слушать ее сказки. До сих пор не знаю, придумывала ли она их на ходу или эти сокровища хранились в сундуках памяти. По-настоящему ценить людей мы начинаем, когда они уходят… Уходят навсегда. Случается переоценка действительности, и мы отчаянно цепляемся за прошлое, в котором не успели сказать и сделать что-то особенное, приятное тем, кто покинул нас и исчез в смертельном туннеле.

Трогательная старушка с добрым сердцем и смешным говорком. Она никогда не ругала меня. Часто грозила кривым сморщенным пальцем, делая вид, что строга, а глаза-то смеялись… Когда она умерла, я восприняла ее уход как предательство и много лет старалась не думать о том, что она существовала. Отсутствие сновидений как проклятие. Наказание за то, что я попыталась вычеркнуть ее из своей жизни, не оценив все то добро, что она привнесла в мою жизнь. Мой ангел-хранитель, бабушка, словно спасительный островок посреди океана родительской ненависти.

Меня разбудил папа, включив свет в зале. Он округлил глаза, явно не ожидая увидеть дочь, дрыхнущей на разобранном диване.

– Ты чего тут? – удивленно спросил он.

– Сплю, – ответила я, зевая.

– Вижу, что спишь. А чего в зале? Не в своей комнате?

– Захотелось разнообразия! – отшутилась я.

Отец посмотрел на пирамиду из одежды возле дивана, увенчанную моим нижним бельем. Проследив за взглядом папы, я покраснела.

– Да, вижу, что дочь у меня уже совсем взрослая, – сказал он задорно и подмигнул. Я удивилась, что папа был столь одухотворен. Обычно с работы он возвращался понурый и уставший.

– А ты чего веселый? – спросила я настороженно. – Зарплату подняли? Можно раскулачивать?

– Нет, девочка моя, зарплата та же. Настроение хорошее. Сегодня задумался о жизни, как она удивительна и невероятна!

Он как-то встрепенулся и расправил ссутуленную спину. Я внимательно рассматривала замученного жизнью и пчелкой Майей мужчину и заметила в его глазах странный блеск.

– Папа, если бы тебе не было столько лет, я бы подумала, что ты влюбился! – вызывающе произнесла я.

– А причем тут мой возраст?

– Да нет, я не к тому, что ты у меня старик…

Я попросила папу отвернуться и быстро облачилась в одежду. После чего торопливо сгребла постельное белье, чтобы мать, вернувшись с работы, не принялась задавать тупые вопросы. Да и на скандал я не была настроена.

– Я тебя хочу спросить… Ты ответь, как женщина, – осторожно произнес Иван Павлович.

– Я попробую. Хотя, папочка, это будет сложно сделать, ведь я твой ребенок. А если еще учесть твое замечание, что я всегда буду твоей маленькой девочкой…

– Ты уже давно не ребенок, а взрослая женщина, и я вынужден отворачиваться, когда ты одеваешься! Я серьезно хочу спросить: ты находишь меня привлекательным?

Я подавила смешок. Вопрос папы обескуражил меня.

– Во-первых, ты можешь повернуться, я уже одета. А во-вторых, Иван Павлович, если ты решил ко мне клеиться…

– Не говори глупости! Мне нужно знать.

Папа замер. Глаза его стали по-щенячьи круглые и трогательные. Я внимательно на него смотрела. Он краснел и смущался как школьник.

– Ты влюбился! – осенило меня.

Папа смутился еще больше и, заикаясь, залепетал:

– Не то чтобы… хотя… с другой стороны… если… в общем… если быть объективным, то… да, черт побери, я влюблен!

Меня смешило папино ребячество и раздирало любопытство: как он, примерный семьянин, признающий роман разве что с буквами из учебников, решился на романтические чувства?!

– Кто она? Преподаватель в вашем институте? – поинтересовалась я.

Мы услышали щелчок ключа в замке входной двери: прилетела наша труженица пчелка.

– Как не вовремя! – раздраженно произнес папа.

– Кто она? – вопрошала я настойчиво.

Отец лишь отмахнулся в ответ и со словами «потом поговорим» торопливо собрал диван, а я спрятала улики – белье и подушку – в нижний шкаф стенки.

Мать величественно вошла в комнату и посмотрела на нас свысока, будто царица на холопов.

– Что вы тут делаете? – подозрительно спросила она.

– Телевизор смотрим, – сказал находчивый папа.

– Выключенный? – с сарказмом заметила Майя.

Она хотела продолжить допрос, но я решила взять удар на себя. Тем более что словесная баталия с истерическими приступами была неминуема, мать точила уже свое жало и в воздухе пахло войной.

«Пусть папа продолжает порхать в своих облаках», – подумала я и обратилась к маман с издевкой:

– Ты сегодня бледная. Румяна закончились?

– Я плохо себя чувствую. Давление скачет.

– А что так?

– Возраст! – почти воскликнула мать и испытующе посмотрела на довольного Ивана Павловича. – Мы с твоим отцом уже немолоды.

– У папы все в порядке со здоровьем, да и с возрастом, – сказала я с подтекстом, чтобы дать возможность матери зацепиться и продолжить истерию.