Кржижановский - [7]

Николаев открыл Глебу поэзию. Рифмованные строки никогда особенно не привлекали Глеба. Он видец в них лишь смысловую суть, которую, как он считал, можно гораздо точнее выразить прозой. Но Пушкин, Лермонтов, Некрасов говорили — это не только мысль, это нечто большее, это образ, загадочный и романтичный, это таи-ная музыка стиха. Глеб стал пробовать силы в поэзии. Сначала его больше поразил Лермонтов с его необычными героями; солнечный Пушкин радовал его, но Глебу в нем не хватало бунтарства, Некрасов вызывал непрошеные слезы…

И куда бы меня ни загнала судьба,

Всюду вижу просторы родные:

Пенье птиц на заре, темный лес на горе

И в долине туманы седые… —

декламировал Глеб на уроках литературы свои стихи, ловя восхищенные взгляды реалистов. Николаев же, хваля его, обязательно добавлял:

— Работать надо, Глеб, работать надо. Поэзия — сложная штука. Ее нужно выстрадать.

Этого Глебу пока не суждено было понять. Но благодарное чувство к человеку, открывшему ему поэзию и революцию, было неистребимым — до смерти Николаева он переписывался с ним, иногда высылал деньги — тот после отставки страшно обеднел, да и никогда раньше особенно богатым не был.

Глеб совершенно не помнил того очень важного в его жизни момента, когда он превратился из одинокого и непонятого в часть силы, может быть и небольшой, но важной в пределах того мира, в котором он постоянно находился. Слабый и близорукий, он не выглядел сильным бойцом, но мог оказать серьезное сопротивление. Его никогда не приглашали на те торжественные события в жизни самарской «реалки», когда ученики гурьбой устремлялись на лед, к реке, где поджидали их такие же рыцари, в тех же доспехах, да не тех цветов: другой тон курток, другой околыш, другие предметы в ученье, словом, «причин» для драки доставало. Это были учащиеся самарской классической гимназии, и там, где у наших были три золотые буквы: СРУ, у них было всего две: СГ — самарская гимназия.

Ряды сближались, и в стенках были лишь самые достойные, самые сильные.

Стоявшие ближе к бережку зрители подбадривали бойцов тем, что расшифровывали аббревиатуры кокард противной стороны:

«Синяя говядина» или

«Самарской реки утопленники»!

Роль Глеба в поединке была скорее пассивной и состояла в самозабвенных криках «синяя говядина», которые, впрочем, получались совсем нестрашными, хотя и обидными для чувствительных душ. Но однажды… Но однажды Глеб, увидев среди гимназистов соседей, которые при встрече с ним не раз его бивали, не выдержал и, сопровождаемый завистливыми, восхищенными, недоумевающими взглядами, равно как и взглядами, выражающими сожаление о напрасной жертве, ринулся на лед, сбрасывая на ходу тулупчик. Друзья раздвинулись, и вот он уже, деловито сопя, дерется с гимназистами и даже, кажется, имеет успех!

После драки, которая, впрочем, носила не злобный, а скорее ритуальный характер, стороны мирно разошлись, а Глеб впервые почувствовал, как прекрасно это — быть вместе, бить вместе и даже быть битым вместе. Он становится заводилой, любителем поруководить, он перестал прятаться за спины товарищей, они стали ценить его помощь и гораздо больше, чем раньше, уважать его — как извилисты пути к признанию! Теперь и Глеб ходил по самарским улицам во главе шумной ватаги молодых людей, интересных каждый по-своему. Он разделял с ними неясные грезы юности. Вместе они ходили над Большой Рекой, вместе любили потолкаться на шумном городском базаре.

Путь с базара к реке лежал через училище. На его крыльце неизменно сидел директор Алексей Петрович Херувимов, бородатый красивый старик по прозвищу «Извозчик».

Он ласково подзывал всех, оглядывал, кому поправлял волосы, кому форму, размышлял вслух, глядя на Волгу:

— Хорошие вы, господа, хорошие. Одна беда — нет на вас управы. Пороть некому. Когда я учился, — тут он гордо вставал во весь рост, — когда я учился, — повторял он уже с печалью, но торжественной, — меня драли каждую субботу.

ЦАРЕВЩИНСКИЕ ВЕЧЕРА

Глеб давно уже познал и радость и тяжесть труда. С 13 лет, то есть с третьего класса, он, чтобы помочь надрывающейся матери, весь день Стиравшей, готовившей, убиравшей (когда она успевала читать?), стал давать платные уроки. Его репутация круглого отличника была лучшей рекомендацией, искупавшей недостаток солидности, и Глеб с радостным ужасом приносил матери мятые рубли цвета спелой пшеницы и зеленоватые трешки — колоссальные для троих деньги! Иногда он получал до двадцати рублей в месяц. Деньги тут же помещались в банк с целью обеспечить Глебу с Тоней дальнейшее образование. На первую «получку» Глеб купил матери очень красивые и дорогие перчатки.

Летом, когда «нахлебники», которыми занималась Эльвира Эрнестовна, и «кормильцы», которыми занимался Глеб, разъезжались на каникулы, Глеб безусловно уже входивший в семейный совет, вместе с матерью решал, что нужно податься куда-нибудь в деревню, где жить будет и дешевле и приятней. Было два любимых места — приволжские села Большая Царевщина и Моркваши. Моркваши были подальше по Волге, добираться туда труднее и дороже, так что более популярна долгое время была Царевщина.

Добирались пароходом. Первые сведения по технике! Сиплый свисток вызывает резонанс тонких душевных струн! Динамичная жизнь неустанных поршней!