Кржижановский - [2]

Вода текла весной, во время таяния снегов, и летом, во время теплых гроз. Она журчала вдоль самарских улиц, и те превращались в реки, и дома превращались в берега. А плоские плиты мостовых превращались в речные камни, промытые, чистые, как создания девственной природы, а не человека. И за ногами голыми — водовороты, и в воздухе — ароматы проснувшейся Большой Реки. И проснувшегося его сознания.

Вода текла и осенью под холодным непрекращающимся дождем. Вода, все время меняющая форму, превращающаяся в дождь, ручей, снег, была вечной спутницей самарской жизни. С водой уходило меж деревьев, меж домов, меж пальцев таинственное время.

…Роды у его матери принимала молодая неопытная акушерка с неловкими руками и ранимым сердцем. Когда крик младенца — это был мальчик — наконец огласил унылые стены родильного заведения для бедняков, она тихо произнесла:

— Боже мой, зачем они это делают? Плодят таких ate несчастных…

— Он будет еще несчастней, чем ты думаешь, — отозвалась вторая, обмывавшая мальчика, — он еще и незаконнорожденный.

…Юная мать с усилием открыла глаза, не в силах пошевелиться, внимательно всматривалась в маленькое незнакомое личико.

Это произошло в Самаре 12 января 1872 года по старому стилю.

РОДИТЕЛИ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О ПЕЧАЛЬНОЙ ЛЮБВИ

К несчастью, все то, о чем говорилось в родовспомогательном заведении, было правдой. Мальчик, которого назвали старинным родовитым именем Глеб, родился хилым, бедным и незаконнорожденным. Фамилию ему дали по крестному отцу — Кржижановский. Он же был и истинным отцом, любящим и заботливым. Никакие жизненные препятствия не могли его озадачить, сбить тот уверенный и веселый настрой, в котором жил он сам и которым сумел заразить свою маленькую счастливую семью.

— Смотри, Глебушок, на птиц небесных, — приговаривал он ласково, а сам что-то чинил, клеил, мастерил, — смотри, Глебушок, и учись. Птицы, Глеб… — А тот уже ждал этих слов, громко и радостно отзывался, как зачарованный глядя на отца:

— Не сеют, не жнут, а гнезда вьют!

— И гнезда вьют и сыты бывают. Так и мы, Глебушок, с тобой и с мамой.

Сын тихо восхищался им.

Отец, Максимилиан Николаевич Кржижановский, был родом из Сибири, из Тобольска, как и брат его Александр. Там жил их отец, сильно обрусевший поляк, сгорающий от ненависти к русскому царю и пожинающий плоды ответного чувства.

Максимилиан подавал с детства большие надежды: у него с возрастом обнаружились золотые руки, светлая голова и неотразимая внешность.

Казанский университет, о котором он мечтал, был покорен с первого натиска. Максимилиан начал изучать физику, но разрывался между десятками манивших его новых увлечений. Одно время он склонялся к химии, потом — к юриспруденции. Его студенческое дело полно просьб об отсрочке экзаменов. Он тем не менее, написав удостоенную золотой медали кандидатскую диссертацию «Об определении удельной плотности паров», закончил университет и мог приступить к практической работе или же идти преподавать. Ни то, ни другое не соответствовало стремлениям и темпераменту Максимилиана.

В этот момент в его жизнь вмешивается тайна. Он внезапно покидает Казань, в тот же самый день, когда из Сибири исчезает его брат Александр. Зачем, почему?

Но, видимо, серьезны были причины для бегства, для исчезновения Максимилиана из Казани и появления его в Оренбурге. Он оказался здесь без денег, без работы, без видов на будущее. Теплая весна спасала его от забот об одежде, а жизнерадостный нрав — от отчаяния.

На одной из улиц русской части города, с ее неосновательными претензиями на чистоту и благоустройство, он увидел немецкую аптеку Розенберга, а в ней девушку, дочь аптекаря Эльвиру. И понял, что она — та самая, единственная. Была весна, потом лето, и яркие южные звезды часто заставали их в пропахшей полынью степи. Они виделись каждый день, он жил случайными заработками, ночевал на базаре с узбеками.

Их связь была раскрыта, и отец проклял Эльвиру. Уже назавтра они бежали из Оренбурга. Куда? Они плохо представляли это, садясь в третий класс поезда, идущего на север, в глубь России, от надворного советника Эрнеста Христиановича Розенберга, его дома, аптеки и многочисленной родни.

Денег хватило до Самары. Тут и решили остановиться, обосноваться, зажить оседло и счастливо. Ночь с поезда проходили по Самаре, прижавшись друг к другу, спасаясь от холодного взгляда Волги.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, чем бы завершилось печальным, если бы не их счастье встретить того единственного, может быть, в Самаре человека, который мог тогда помочь. Прямо по Николаевской навстречу им шла с полными ведрами Надежда Васильевна Васильева, добрейшей души женщина, известная всей Самаре тем, что нуждающимся и страждущим, не раздумывая, протягивала руку помощи. Сразу разглядела и молодые лица, и трепаную одежонку, и начинавший уже округляться живот Эльвиры. Она поняла, что за пара движется ей навстречу, опустила коромысло и начала расспросы. Все оказалось примерно так, как она и предполагала: влюблены, невенчаны, разлучит только смерть и нет ни копейки денег.

Она привела их в свой дом, обычный рубленый самарский дом с наличниками, петухом на крыше, большим двором, поросшим кустами и высоченной некошеной травой.