Крысы Гексагона - [17]

ВПД изрядных размеров – квадрат со стороной метров в двести. В дальней его части под разгрузкой стоят платформы с рудой – но это не наша забота. Наше – гора лома в левой части цеха. КШР, раздолбанные вдрызг и в срань, с пробоинами в два кулака; разбитые на части, разорванные тела ШМП; и даже одна искуроченная ППК с обессиленно опущенными щитами. Глядя на это месиво железа, я ухмыляюсь – такое можно наблюдать только здесь, в Восточном. И такое мы наблюдаем здесь частенько.

Новое построение, нарезка задач по бригадам – и мы начинаем. Мы пашем не разгибаясь, все – и бугры, и простые номера. Мы облепили эту кучу – и растаскиваем, разбираем, переносим лом с места разгрузки на погрузочные платформы. Дальше лом пойдет в Сортировочный. Броня и щиты, мозги и электроника, элементы шасси и привода, закрепленное на машинах тяжелое вооружение – все это будет рассортировано и разойдется еще дальше, в переплавку или на ремонт, если может еще послужить. Особое внимание на легкое стрелковое оружие и боезапас – мы относим его на отдельную платформу и за каждым нашим шагом внимательно следят контроллеры, скучившиеся вокруг. Упаси тебя боже заныкать – или хотя бы попытаться! – даже один патрон… Наказание будет мгновенным и неотвратимым. И только когда оружие погружено и куча просканирована на предмет огнестрела – платформа трогается и уходит из цеха, а контроллеры отодвигаются на исходные позиции вдоль стен.

Теперь будет проще. Работы еще много – но внимания меньше. И можно попытаться. Между параллельно стоящими платформами мертвая зона, камеры не видят меня – и я решаюсь. Кивок одному-другому-третьему, едва слышный шепот – «четверо за мной, двое на стреме» – и мы ныряем в проход между платформами. Нам нужны провода и нам нужны аптечки – или хотя бы остатки от них. В Доках порой можно слямзить что-то интересное – но это сопряжено с серьезным риском. За своим стадом капо следят здесь особенно пристально, и если моток провода в кармане не вызывает у них особой реакции – кроме разве что легкого поджопника – за утаивание ценных вещей с номера могут содрать три шкуры. За спиртное так и вовсе – НТБ и Химия.

Я иду вдоль края платформы. Железный лом – на уровне моих глаз. Два номера прикрывают меня спереди, еще двое сзади – если в проход заглянет залетный контроллер, то, может, не сразу еще засечет… Но это вряд ли – у начала и конца платформы стоят еще по одному крысюку. На шухере. Кашель – сигнал. Закашлялся человек, бывает… Что с них взять, с доходяг – одна кожа да кости, в чем только душа держится. Простыл – вот и кашляет…

Подходящий пук находится почти сразу – и я лихорадочно начинаю надергивать из гнезда. Провода нужны как можно длиннее, в идеале – метр. Такие удобно обернуть вокруг пояса, из таких удобно плести гладкий шнур. В отряде есть провинившиеся – и бугры вечером девятого дня решают, как поступить. Если провинность легка – отделается пиздюлями. Тяжелую провинность смывают кровью. И смертью. Подвесить ублюдка на гладком шнуре и смотреть, как наливается красным его харя, как, сверкая белками, лезут наружу глаза, как стекает по ногам ссанина. Эта картинка помнится долго. И каждый в следующий раз трижды подумает, прежде чем решиться на серьезный косяк.

Спереть – это одно. Труднее донести до камеры. Лишние вещи на заключенном – это НД. За которым очень легко следует НПНД, отправляющее человека к праотцам… Впрочем, здесь тоже многое непонятно. Бывали случаи, когда за гайку в кармане робы машины выкашивали всю бригаду – но бывало и обратное: такая серьезная деталь механизма, как глазная камера, не вызывала ровно никакой реакции. Мы не знаем логики машин, не знаем их внутренней шкалы, которой они меряют попытки воровства – но здесь и дураку понятно, что лучше не попадаться. И я, задрав робу и майку-алкоголичку, наматываю провода на голое тело.

Мотать нужно аккуратно – намотаешь толстым пучком внахлест, и тонкая роба, натянувшись в движении, может обрисовать инородный предмет. Потому витки нужно класть один к одному, плотно. А это – время.

Виток, другой, третий… Сердце стучит все чаще – процесс затягивается, и в грохоте цеха мне кажется мерная поступь контроллера, заподозрившего неладное и шагающего на проверку. Я чувствую, как поджимает пах – после завтрака прошло уже часа три, мочевой полон, и сначала нужно было опорожниться… Номера суетятся рядом – двое придерживают робу, чтоб не мешалась под руками, еще двое усиленно шарятся в железяках, имитируя бурную деятельность. Да быстрее же, сука!.. Быстрее!.. Ну!!!

Все.

Майку в штаны, робу поверх. Я разглаживаю серую ткань – и аккуратно, исподлобья оглядываюсь. Прокатило?.. Слева и справа в проходах чисто – и только у концов платформы виднеются номера, стоящие на шухере. Ни единого признака машин. Морда кирпичом, походочка развальцой – я выхожу из-за платформы и равнодушным взглядом снова оглядываюсь по сторонам. Кто чё видел? Никто ничё не видел… И вдруг меня шибает пот – одна из камер, торчащая в стене неподалеку, смотрит прямо на меня…

Камеры, осматриваясь в пределах своего сектора, всегда крутятся. Если вдруг камера встала – значит, зафиксировала картинку. И я прямо жопой чую, что сейчас в центре этой картинки – я, собственной персоной. Неужели засекли ношу?.. От этой мысли меня снова пробивает холодный пот. Хочу ли я на компост? А вот хера в глотку! Все мои мысли о самоубийстве – бред и блажь. Я не хочу умирать! Да и кто хочет? Даже Пушка, которого волочили на компост, – не хотел умирать и потому пытался цепляться за бетон, как за последнюю соломинку.