Крысы - [41]

Шрифт
Интервал

И преодоленный образ Франсуазы уступает место образу Жака Сардера, рыскающего по городу в поисках службы. В его сознании есть провал, слабость, отсутствие ясных мыслей, упадок, в котором гибнет всякая энергия.

Бар, точно погреб, в котором ничто не откликается на голос Шарандо. И только при словах: «смерть дяди» снова всплывают шесть шушукающихся затылков,

— Он намекает, будто ты причастен к смерти дяди.

Громкий крик, почти вопль: «Он!» Шарандо уже жалеет о своих словах, ибо Сардер двинулся на середину комнаты, повторяя: «Он!» Голубые глаза потемнели, рот перекошен. Он вынимает руку из кармана; Шарандо отступает, глаза у него краснеют, нос кажется еще белес. Девушки смотрят на высокую фигуру, приближающуюся к стойке, а шесть голов, которые не шевельнулись при первых словах, — так поразило их это громкое «Он!», — оборачиваются к Жаку, неподвижно стоящему перед ними.

Буфетчик вышел из своего закута и вытирает руки серой тряпкой. В соседнем зале танцуют фокстрот.

Голос прерывается, звук с трудом выходит из сдавленного горла:

— Вы подлец, Руссен!

Пауза… Филипп дрожит от страха, но не от того страха, что заставляет поджать хвост, а от страха, полного ярости, от страха, побуждающего вцепиться в ноги противнику. Сардер, сжав кулак, делает шаг вперед.

Приятели расступились, и на Руссена надвигается искаженное лицо Жака. Кулак разжимается…

— Ты подлец, подлец!

Филипп дрожит, во рту скопилась слюна, в горле пересохло, но он не пытается улизнуть, ярость в нем сильнее страха.

Буфетчик опять за стойкой.

Рука Жака хватает Руссена за горло, тот защищается, пихает противника в грудь. Но Жак стаскивает Руссена со стула, будто выдергивает соломинку из циновки, и швыряет его к ногам Шарандо, который вопит: «Оставь, оставь!» Тело сжалось, галстук съехал на землистое лицо: на светлом паркете черный комок.

Растрепанного Сардера, на лбу которого выступили капли пота, и Руссена, потирающего себе локоть, оттаскивают друг от друга, посетители. 

Жак приглаживает волосы, и в то время как Руссен встает, а приятели отряхивают ему, спину, он слышит сперва:

— Тебе это даром не пройдет, тебе это даром не пройдет!

А затем гнусавый голос буфетчика:

— Поищите для драки другое место; здесь вам не кабак…

Потом он слышит гул голосов, рассуждения о его грубости, невоспитанности; мысленно он уже далеко, и медленно переступает он порог, смотрит на танцующих, которые ходят вразвалку под звуки саксофона, замечает джемпер, вздувшийся на пышной груди, и, получив в гардеробе шляпу, уходит.

В вестибюле все еще стоит запах краски. Жак будто в клетке, перед которой снуют мужчины, женщины, детские колясочки, авто.

Он не решается выйти, он так утомлен, он боится, как бы его не смяла толпа. Он почти позабыл свою недавнюю грубость, он почти позабыл ужасную клевету, он почти позабыл вялые, самодовольные лица, он почти позабыл дядю, но он не может забыть Франсуазу, Франсуазу, без которой не мыслит себе новой жизни, свободной жизни, предстоящей ему трудной жизни.

Он выходит и опускает голову.

Впереди толстяк ведет за руку девочку, а она в свою очередь держит за руку куклу. Он не может пройти, так как эта тройка загородила весь тротуар. Мимо Жака проходят старики в крахмальных воротничках, молодые люди в кепках. Пожилые дамы в твердых, пышных шляпах; девушки; коммерсанты в добротных пальто на шелку; приказчики, пристающие к мидинеткам, к тем мидинеткам, которые не собираются танцевать в «Отеле-дю-Сюд».

Он идет по течению. 

Медленно катятся авто, видны только головы сидящих, головы, никогда не склоняющиеся к толпе.

Он перегоняет наконец толстяка, девочку, куклу, и вдруг на углу, у табачной лавки, в окне которой выставлены заграничные папиросы, перед ним — Франсуаза.

Несколько шагов отделяют его от девушки. Она сходит с тротуара и вдруг видит Жана. Краснеет, потом останавливается, смотрит на него.

Между ними расстояние не больше метра.

С обеих сторон движется толпа, они — островок в толпе.

Франсуаза подходит. У Жака такое ощущение, будто у него нет тела, будто у него только сердце. Сердце колотится, колотится с такой силой, точно во всей толпе есть только его сердце. И когда Франсуаза кладет руку ему на руку, когда Жак обнимает ее за плечи, радость их так огромна, — радость, которая рвется у них с губ, — что они не могут выговорить ни слова.

Они быстро перегоняют девочку, которая тащит за собой куклу.

XXV 

Эвелина подымается. На диванных подушках от головы осталась ямка. Берет щипцы для угля и кладет выпавшую головешку обратно в камин. Дрова вспыхивают светлым пламенем и освещают узкий камин.

Филипп Руссен сидит на краешке дивана, он смотрит на разбросанные как попало подушки, на углубление, оставленное телом молодой женщины. Лицо у него раскраснелось, слегка налилось кровью.

Вот уже скоро три месяца, как он не прикасался к женщине, из боязни снова влипнуть. А двоюродная сестра красива, возбуждает желание, у нее большие карие глаза, затемненные длинными ресницами, красный рот, несколько крупный нос с трепещущими ноздрями, будто она постоянно нюхает откупоренный флакон.

Когда она нагнулась, чтобы раздуть огонь, он увидал в вырез платья ее грудь. Груди у нее полные, бедра тоже, а кожа белая, гладкая и, наверное, нежная.


Рекомендуем почитать
Мужество женщины

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Краболов

В 1929 году Кобаяси опубликовал повесть "Краболов", где описывает чудовищную эксплуатацию рабочих на плавучей крабоконсервной фабрике. Повесть эта интересна и тем, что в ней автор выразил своё отношение к Советскому Союзу. Наперекор японской официальной прессе повесть утверждала светлые идеи подлинного революционного интернационализма, дружбы между советским и японским народами. Первое издание "Краболова" было конфисковано, но буржуазные издатели знали, что повесть будет иметь громадный успех. Стремление к выгоде взяло на этот раз верх над классовыми интересами, им удалось добиться разрешения печатать повесть, и тираж "Краболова" за полгода достиг невиданной тогда для Японии цифры: двадцати тысяч экземпляров.


Хочу отдохнуть от сатиры…

Саша Черный редко ставится в один ряд с главными русскими поэтами начала XX века. Некоторые знают его как сказочника и «детского поэта», кому-то, напротив, он представляется жестким и злым сатириком. В действительно в его поэзии звучит по-чеховски горькая нежность к человеку и себе, которой многим из нас так часто не хватает. Изысканный и грубый, лиричный и сатиричный, одновременно простой и непростой Саша Черный даже спустя сотню лет звучит свежо, остроумно и ярко.


Взгляни на арлекинов!

В своем последнем завершенном романе «Взгляни на арлекинов!» (1974) великий художник обращается к теме таинственного влияния любви на искусство. С небывалым азартом и остроумием в этих «зеркальных мемуарах» Набоков совершает то, на что еще не отваживался ни один писатель: превращает собственную биографию в вымысел, бурлеск, арлекинаду, заставляя своего героя Вадима Вадимовича N. проделать нелегкий путь длиною в жизнь, чтобы на вершине ее обрести истинную любовь, реальность, искусство. Издание снабжено послесловием и подробными примечаниями переводчика, а также впервые публикуемыми по-русски письмами Веры и Владимира Набоковых об этом романе.


Петр Иванович

Альберт Бехтольд прожил вместе с Россией ее «минуты роковые»: начало Первой мировой войны, бурное время русской революции. Об этих годах (1913–1918) повествует автобиографический роман «Петр Иванович». Его главный герой Петер Ребман – alter ego самого писателя. Он посещает Киев, Пятигорск, Кисловодск, Брянск, Крым, долго живет в Москве. Роман предлагает редкую возможность взглянуть на известные всем события глазами непредвзятого очевидца, жадно познававшего Россию, по-своему пытавшегося разгадать ее исторические судьбы.


Избранное: Куда боятся ступить ангелы. Рассказы и эссе

Э. М. Форстер (1879–1970) в своих романах и рассказах изображает эгоцентризм и антигуманизм высших классов английского общества на рубеже XIX–XX вв.Положительное начало Форстер искал в отрицании буржуазной цивилизации, в гармоническом соединении человека с природой.Содержание:• Куда боятся ступить ангелы• Рассказы— Небесный омнибус— Иное царство— Дорога из Колона— По ту сторону изгороди— Координация— Сирена— Вечное мгновение• Эссе— Заметки об английском характере— Вирджиния Вульф— Вольтер и Фридрих Великий— Проситель— Элиза в Египте— Аспекты романа.