Крысы - [37]

Шрифт
Интервал

Рабочий смотрит направо, налево, он не привык к безделью, к пятичасовой сутолоке.

— Смотрите-ка, вон та девушка, что прошла мимо, похожа на мою племянницу.

— Ну, у вас миленькая племянница.

— Умерла недавно.

— Ужасно… такая молодая…

— Умерла во время родов. Соблазнил ее негодяй-буржуй…

Жак взволнован, тут же ему на ум приходит Руссен, но он не расспрашивает.

Голос рабочего дрожит от горя, он не может совладать с ним. Глаза подернулись влагой.

— Она была такой ласковой. И образованной. Работала машинисткой.

Массивная спина сутулится; переходя через улицу, они замедляют шаг, — им преграждает дорогу тяжелая подвода, в которую впряжены два огромных першерона.

Мелькает другая мысль:

— Ишь ты, а на телеге-то хлопок.

Из коричневых джутовых тюков торчит белая вата.

— Что за негодяй, — громко говорит Жак.

— Что за негодяй!

XXIII 

Жак ничего не видит, так как вошел на полутемную и узкую лестницу с улицы, где расстался с рабочим. Он спотыкается на первой же ступеньке и пробирается вдоль перил, нащупывая их левой рукой. Он подымается; доходит до первой площадки; глаза, привыкнув к полутьме, различают две двери, выходящие на узкую площадку. Он знает, что на одной из карточек, прибитых под звонком, написано «Альфред Топе, представитель винной фирмы», а на другой двери — «Поль Рюше, столяр». Между вторым и третьим этажами сквозь крошечное круглое оконце просачивается полоска света, в которой пляшут пылинки. Это тоненький лучик солнца, узенький косой лучик, он проскользнул над крышей дома, той, что чуть пониже соседних. Вероятно, сейчас шесть часов. Сноп света падает на кусок незакрашенной штукатурки, которой замазана трещина. В третьем этаже на площадке, где больше света, нет карточек на дверях, ведущих в две маленькие квартирки; в одной прозябает пенсионер, бывший железнодорожник, в другой старушка, больная астмой, занимается перепиской на дому, чтобы как-нибудь выколотить на покупку двух литров молока и овощей, необходимых ей для скудного питания.

Жак поднимается выше, ступени уже не деревянные, а каменные — из красных плит, как в кухне его замка времен Людовика XIII; всякий раз, как он подходит к четвертому этажу, где живет Франсуаза, его поражает перемена в звуке шагов; а бывает он здесь часто, и сегодня он пришел сюда за поддержкой; заботы привели его к непреложной и простой истине: пить, есть, подставлять спину под удары, наносимые старым, поднявшим голову врагом — бедностью.

Сегодня он нуждается в любви.

Он подымается на последний этаж, ступает на циновку и дергает звонок. Прислушивается к звуку колокольчика. Сердце у него колотится, пока он стоит перед запертой дверью, сердце колотится от страха, что дверь не открывается; он задерживает дыхание, он боится, как бы оно не заглушило шума легких шагов, которые ему так хочется услышать. 

Темная дверь на неосвещенной площадке представляется ему неприветливой, несмотря на наивный рисунок на карточке, где цветными карандашами выведено правильным детским почерком:


«ВЫШИВАЛЬЩИЦА»


Ни звука за темным прямоугольником; у него такое ощущение, словно за ноги цепляется усталость. Он не может двинуться. Осторожно стучит он согнутым пальцем… ни звука… рука застывает. Франсуазы нет. «Она будет недолго в отсутствии, так кан знает, что я зайду за ней», — думает Жак. Но не может же он дожидаться ее здесь, на половике; это маленькое разочарование в соединении с охватившей его сразу тоской, парализует все его движения. Как автомат, поднимается он выше, поднимается медленно, считая ступени, и приходит на чердак. Солнце проникает туда через оконце, где прежде был блок для подъема дров. На полу, цвет которого нельзя определить, на больших балках, под которыми Жак проходит нагнувшись, весело пляшут пылинки.

Он останавливается, смотрит, как крысы убегают за пустые ящики в груды бумаг, наваленные в углах. Посредине дощатая загородка, дверь. Это каморка молодого водопроводчика.

Большой сруб, нескладный, но прочный; на плохо обтесанных балках лежат узенькие черепицы, уже полвека омываемые дождями. Сучковатые балки пережили не одну кровлю; Жак замечает зарубки на крепком дубу: признательность влюбленных, которые, быть может, предавались наскоро любви здесь, на чердаке, прижимались к кирпичной стене, к которой приделаны водосточные трубы. Он подходит к окну, к яркому свету. Солнце как раз сияет над рекой, и крыши кажутся почти белыми в ярком июньском свете. Какая-то вакханалия разбросанных в беспорядке крыш, которые, расталкивают друг друга, напирают, лезут наперегонки вверх; в этом хаосе шиферных и черепичных замшелых крыш новые здания кажутся гигантскими грибами, презирающими скаредное прошлое, прошлое из дерева, штукатурки, черепицы, увешанное неподвижным бельем бедняков, которым негде сушить его, кроме окон.

Жак высовывается из окна; внизу извивается улица, у крыльца столяра желтым пятном лежат доски. Под ним та улица, по которой он только что проходил.

Его душит злоба: сейчас он узнал о смерти любовницы Филиппа Руссена.

А там, на улице, внизу, царит все та же злобная и тщеславная тупость. Вот только что он ощутил неприязнь всех этих приказчиков в белых передниках, кумушек в светлых блузках, суетливых лавочников. Он теперь бедняк и внушает недоверие поставщикам.


Рекомендуем почитать
Мужество женщины

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Краболов

В 1929 году Кобаяси опубликовал повесть "Краболов", где описывает чудовищную эксплуатацию рабочих на плавучей крабоконсервной фабрике. Повесть эта интересна и тем, что в ней автор выразил своё отношение к Советскому Союзу. Наперекор японской официальной прессе повесть утверждала светлые идеи подлинного революционного интернационализма, дружбы между советским и японским народами. Первое издание "Краболова" было конфисковано, но буржуазные издатели знали, что повесть будет иметь громадный успех. Стремление к выгоде взяло на этот раз верх над классовыми интересами, им удалось добиться разрешения печатать повесть, и тираж "Краболова" за полгода достиг невиданной тогда для Японии цифры: двадцати тысяч экземпляров.


Хочу отдохнуть от сатиры…

Саша Черный редко ставится в один ряд с главными русскими поэтами начала XX века. Некоторые знают его как сказочника и «детского поэта», кому-то, напротив, он представляется жестким и злым сатириком. В действительно в его поэзии звучит по-чеховски горькая нежность к человеку и себе, которой многим из нас так часто не хватает. Изысканный и грубый, лиричный и сатиричный, одновременно простой и непростой Саша Черный даже спустя сотню лет звучит свежо, остроумно и ярко.


Взгляни на арлекинов!

В своем последнем завершенном романе «Взгляни на арлекинов!» (1974) великий художник обращается к теме таинственного влияния любви на искусство. С небывалым азартом и остроумием в этих «зеркальных мемуарах» Набоков совершает то, на что еще не отваживался ни один писатель: превращает собственную биографию в вымысел, бурлеск, арлекинаду, заставляя своего героя Вадима Вадимовича N. проделать нелегкий путь длиною в жизнь, чтобы на вершине ее обрести истинную любовь, реальность, искусство. Издание снабжено послесловием и подробными примечаниями переводчика, а также впервые публикуемыми по-русски письмами Веры и Владимира Набоковых об этом романе.


Петр Иванович

Альберт Бехтольд прожил вместе с Россией ее «минуты роковые»: начало Первой мировой войны, бурное время русской революции. Об этих годах (1913–1918) повествует автобиографический роман «Петр Иванович». Его главный герой Петер Ребман – alter ego самого писателя. Он посещает Киев, Пятигорск, Кисловодск, Брянск, Крым, долго живет в Москве. Роман предлагает редкую возможность взглянуть на известные всем события глазами непредвзятого очевидца, жадно познававшего Россию, по-своему пытавшегося разгадать ее исторические судьбы.


Избранное: Куда боятся ступить ангелы. Рассказы и эссе

Э. М. Форстер (1879–1970) в своих романах и рассказах изображает эгоцентризм и антигуманизм высших классов английского общества на рубеже XIX–XX вв.Положительное начало Форстер искал в отрицании буржуазной цивилизации, в гармоническом соединении человека с природой.Содержание:• Куда боятся ступить ангелы• Рассказы— Небесный омнибус— Иное царство— Дорога из Колона— По ту сторону изгороди— Координация— Сирена— Вечное мгновение• Эссе— Заметки об английском характере— Вирджиния Вульф— Вольтер и Фридрих Великий— Проситель— Элиза в Египте— Аспекты романа.