Крысолов - [43]

И еще — раз уж посылать карт-посталь, надо озаботиться видом — тривиальная башня Эйфеля? или ресторация, где они были? а если шоссе, по которому шли вдвоем, где он рассказал ей про порошок? (но такой нет открытки — а отправлять самодельную, из фотографии, было бы слишком). А если (ну, разумеется, хохотнет Булен — это его юмор) — с ликом Сталина? Магазинчик при красном посольстве радушно предлагал такие. В 1935-м съехавшиеся на конгресс мира передовые мыслители покупали охотно. Болтун Арагон (тогда ему вменяли не красные взгляды, а красный нос после бордо — для француза конфуз невозможный) всегда носил при себе дюжину — извлекал их из портмоне, тасуя в воздухе разные масти (френч? толстовка? лишь мудрый взгляд в ваше предсердие? надежность мужского начала?) — «Вуаля! Вот он каков, камарад Сталин! Смотрите на него! Учитесь у него!» Единственно, что прежде действовало на нервы Арагону (но он скрывал, молодец), — тощий и визгливый коллега по цеху пера и малиновых убеждений — Анри (чтоб тебя) Барбюс. Он думал (идиот!), что без него не обойдется — считал себя экспертом (ну не идиот?) по Сталину. Теперь уже упокоился — буржуазные клеветники писали, что Барбюса отравили в Москве опять-таки в 1935-м. Разумеется, никто его не травил — разве нельзя и в Москве умереть своей смертью (ха-ха)? Нет ли, впрочем, здесь лапы вредителей (подсыпать мочевину в паюсную икру? подсунуть галоши на три размера меньше — вызвать, соответственно, отекание стоп? а подтяжки московской фабрички, выдаваемые посланцам Европы? — если зажимом ухватит интересное место — хана! горничная в «Метрополе» вполне могла работать на Бронштейна, отвлекая милым щебетом и направляя все ниже зажим). Нет, так просто нельзя было свалить молодчагу Барбюса. Бодр, смел, энергичен (к тому же он не пользовался подтяжками и с презрением смотрел на паюсную икру). Стоило выложить открытки, как Барбюс откуда-то из-за плеча Арагона включал речитатив: «…Вот он каков, камарад Сталин! Человек с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата!..»

Да, — делалось грустно Ольге, — тут выдумаешь какой угодно порошок. А не лучше ли открытку с лесочком, по которому спотыкается господин, придерживающий на поводке резвую… свинку! «Recherche des truffes а l’aide du cochon» (Поиск трюфелей с помощью свиньи.) Да, такая открытка поспешила к Илье.

Она так старательно выбирала (намеки? тайные смыслы?) — но всякий мужчина лишь мелькнет взглядом по картинке и сразу — на лилово-старательный текст. А там еще буленовские приписки пьяными буквами, сваливающимися с края в воздух — «Как хоро что ты нас не забы» — «Ты не можешь выводить убористо?» — ей оставалось только усадить его за каллиграфию.

В Берлине Илья снимал полдома. Что-то вроде городка ученых в ближайшем пригороде. Тишина-воздух (из его открытки). Воздух-тишина (из его открытки). А что ты кашляешь? (Все-таки спросила.) Химия, Оленька! (И она почти слышала из лиловых строк его смех.) «Вот видишь, — она говорила потом Булену, — ваша дурацкая химия что с ним сделала…» Булена не так-то легко было растормошить. «Хихия? — переспрашивал он, жуя что-то приятное к коньяку. — Как же, милая, жить без нее? Это гуманнейшая наука. Там — где раньше подстерегали, наносили бесчеловечные раны — а сколько мучиться раненому, ты думала? — химия творит свое дело тихо, покойно, надежно. И без последствий». — «Я надеюсь, — Ольга почти пылала, — Илья не занимается такими гадостями. Давать немцам яды накануне войны!..»

Впрочем, понять круг занятий Ильи было непросто. Николай Владимирович (Тимофеев-Ресовский) вытащил Илью в Берлин в середине 1930-х — успел. Он отрывал дрозофилам крылышки в берлинском Институте мозга (так посмеивался Илья). Что ж: это было похоже на то, что делал Илья у Вотчала, позже — у Богомольца. Тимофеев-Ресовский видел статьи Полежаева в научных сборничках (до монографии Илья не добрался). Илью как будто интересовали мутации. Популяционная генетика не была ему также чужда. А радиационная? Угу. Могло, правда, показаться, что Полежаев не знает сам, чего хочет. Что ж: из таких чудаков вырастают Невтоны (шутка Тимофеева-Ресовского). Все манит? Великолепно. Будет лаборатория. Будут реактивы. Будут мушки. Будут деньги. Будет тишина-воздух. И резвые лаборанточки… Нет, Лидочка из России уже замужем. Впрочем, от Полежаева прыти в этом смысле не ожидали. Ведь он остался в лаборатории в первый же день по приезде… Не с Лидочкой, разумеется…

«Вы знаете, — кричал он патрону (Тимофеев-Ресовский возглавлял в институте отдел), — что у вас азот странной очистки? Все radicicol’ы с голоду подохнут! И, кстати, не кормите мух черносливом — это же лишний пигмент на радужку!»

В 1937-м Тимофеев-Ресовский, как известно, отказался вернуться. Для подобного шага необязательно быть сотрудником института мозга — мозгов у всякого хватит. Другое дело — удар по родным. Илье тоже надо было что-то решать. У него, правда, получалась отсрочка еще на год, до 38-го. Он боялся за родителей. Они, разумеется, уже хлебнули. За сестру — нет. Она сменила фамилию, выйдя замуж. Муж-артиллерист, если и не лучшая, то надежная пара. После ареста Тухачевского Илья так, разумеется, уже не считал.