Крыши Тегерана - [79]

— Не стоит ворошить прошлое, — говорит дядя Мансур.

— Что прошло, то прошло, — соглашается тетя Мариам.

— Только глупец расковыривает зажившую ранку.

— Кто не ссорился с братом? Перебранка — соль жизни. Малая ее толика делает жизнь еще более восхитительной!

И они продолжают общаться как ни в чем не бывало до следующей стычки, когда всплывают все прежние проблемы.

Мои дяди на вид настоящие близнецы, хотя между ними разница в два года. У обоих густые черные усы, черные волосы. Оба крупные и мускулистые и часто имеют неприятности с местной полицией Ношахра, городка, в котором живут, потому что постоянно дерутся с чужаками. Отец говорит, что они очень похожи на моего деда в молодости. Теперь, конечно, дед — тихий тощий старик, он ходит с тростью и всегда носит серый костюм. Во время режима Мосаддеха дед был революционером-активистом, выступал против шаха и его псевдореформаторской политики, которая лишь усиливала его позицию единственного авторитарного правителя в Иране. Дед, как и многие представители его поколения, ненавидит британцев лютой ненавистью. Стоит кому-то упомянуть Черчилля, его лицо багровеет.

— Проклятый колонизатор, он относился к индийцам точно так же, как Гитлер — к евреям, — говорит он о британском премьер-министре. — Будь его воля, он стал бы сжигать индийцев, совсем как Гитлер — евреев!

Дед — атеист, он терпеть не может религиозные организации.

— Покажите мне честного священника, и я покажу вам скунса, который не воняет, — говорит он всякий раз, когда заходит разговор о религии.

Отец всегда смеется над его замечаниями.

— Слава богу, он ненавидит всех одинаково: мулл, священников, монахов, раввинов и политиков.

— Бога нет, — с горечью шепчет дед, когда бабушка молится. — Разве ты еще этого не поняла? Маркс пытался всем рассказать об этом, но его слушали лишь немногие.

При каждом богохульном высказывании деда бабушка кусает кожу между большим и указательным пальцами. Она живет с ним слишком долго и уже не надеется повлиять на его убеждения.

Дед никогда не смотрит телевизор и не слушает новости по радио. Отец говорит, у деда есть подборка журналов и газет со времен Мосаддеха, которые он хранит всю жизнь. Каждое утро он вынимает газету из коробки рядом с кроватью и прочитывает от корки до корки, как будто она только что напечатана. Интересно, сколько раз он успел прочитать каждую статью?

Дед целует меня в прикрытые веки, потом садится в кресло у старинных часов и просит бабушку принести чашку чая. Мама велит бабушке не вставать и бежит на кухню за чаем, сладостями и фруктами. Дед смотрит на часы и шепчет, что время неверное. Он глядит на меня, потом снова на часы, но ничего не говорит. Проходит несколько мгновений, и я слышу его шепот:

— Не время неверное, а они просто показывают другое время!

— Слава богу, ты вернулся. Слава богу, все хорошо, — повторяет бабушка, трясущимися руками дотрагиваясь до моего лица.

Дед еле слышно шепчет что-то, как всегда, когда бабушка упоминает Бога. Отец и дяди фыркают. Дед задумчиво разглядывает сломанные часы другого моего деда.

Теперь все внимание обращено на меня, и мне это не нравится. По глазам присутствующих я догадываюсь, что они расстроены моим болезненным видом, но ни один не хочет этого показать. Каждый раз, как я ловлю на себе чей-то взгляд, этот человек улыбается и пытается изобразить радость — кроме тети Матин, которая просто прячет лицо, чтобы я не мог увидеть ее слез.

Когда все уже пьют чай, раздается звонок в дверь и во двор входят господин и госпожа Касрави. Господин Касрави несет на руках Шабнам, мою будущую жену. Все бегут к ним. Возникает радостная суета, все говорят одновременно.

— Как доехали?

— Отлично.

— О господи, вы, наверное, устали!

— Дорога просто ужасная. Добавить бы к этому чертову шоссе еще несколько полос, тогда дорога заняла бы не более полутора часов.

— Моему племяннику предназначено построить четырехполосную автомагистраль, которая соединит Тегеран с Ношахром, — вставляет свое слово дядя Мансур.

— Это хотел сделать еще Мосаддех — до того, как американцы и британцы организовали переворот.

— Угу, утомительная поездка — и вправду весьма утомительная.

— Входите, входите! Чай готов.

Господин Касрави опускает Шабнам на пол и обнимает меня.

— Ну и как ты, мальчик мой? Правда, как ты? — спрашивает он. — Я каждый день справлялся о тебе по телефону. Я так рад, что ты дома, — правда очень рад!

Голи Джан смотрит на меня и принимается плакать.

— Ты так сильно похудел! — говорит она. — Тебе надо поскорее приехать к нам в гости. Чистый горный воздух принесет тебе большую пользу.

Отец приглашает всех в гостиную. Пока мы идем через двор, я поднимаю взгляд и вижу на балконе третьего этажа Переодетого Ангела. Едва почувствовав, что ее заметили, она отступает назад. В гостиной рядом со мной садится тетя Матин, обнимает меня за плечи и шепчет:

— Как ты себя чувствуешь, дорогой?

— О, он в порядке, — громогласно произносит дядя Мансур. — Взгляни на него, он сильный парнишка.

— Да, конечно, — подхватывает господин Касрави. — Мой будущий зять, без сомнения, очень крепкий.

Тетя Матин смотрит на мое тщедушное тело и, качая головой, пытается сдержать слезы.