Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - [2]

– А вот этого не хочешь?

Не знаю, чем бы закончилась эта совершенно дурацкая сцена – скорее всего, они втроем взяли бы меня за белые ручки и спустили бы по той самой ковровой дорожке, по которой я поднимался. Но тут позади этих церберов появилось новое лицо. Человек этот едва держался на ногах. Одетый во фрак мужчина, с несколько одутловатым лицом, хорошо причесанный, но совершенно при этом пьяный, с рюмкой в руках, стоял, покачиваясь, и смотрел на нас. Его появление произвело на охранников чудесное действие – они постарались вскочить и принять вид бравый и солидный, что, правда, далось им с трудом.

– Теллер! – сказал мужчина немного заплетающимся языком. – Ты куда пропал? Что тут? Кто это?

Человек этот был мне знаком, хотя в таком состоянии я видел его впервые.

– Григорий Григорьевич! – позвал я. – Это же я – Гиляровский!

Пьяный мужчина во фраке перевел на меня взгляд.

– А что вы там торчите? – спросил он. – Идите сюда. Выпьем! Теллер! Это ко мне.

Клетчатый недовольно поморщился и сунул пистолет обратно под пиджак. Я насмешливо посмотрел ему прямо в глаза. Поджав губы под кустиком жестких русых усов, он отодвинулся в сторону, и я вошел в зал.

– Ну? – громко спросил мужчина во фраке. – Водку пьешь, Гиляровский?

– Пью, – кивнул я.

– Так и пошли!

Я последовал за ним, стараясь не показывать удивления. Всякое я повидал в своей жизни, но увидеть пьяного, едва держащегося на ногах миллионера Елисеева – такого мне еще не доводилось! Григория Григорьевича Елисеева в Москве, конечно, знали – еще бы! Наследник огромной торговой империи, чей дед был когда-то простым крестьянином, продолжатель отлично поставленного дела торговли колониальными товарами – он всю жизнь провел в Петербурге, наезжая в Москву изредка, по оказии. И вдруг – три года назад купил особняк княгини Волконской на Тверской и пригласил своего «домашнего» архитектора Барановского переделать это знаменитое здание… В этом-то и была главная интрига – Барановский нанял рабочих, и те обшили стройку каркасом из досок – причем так плотно сбитых, что сквозь щели этого деревянного куба, внезапно возникшего прямо на Тверской улице, совершенно невозможно было что-то рассмотреть. Проникнуть за тщательно запиравшиеся задние ворота, куда постоянно подъезжали ломовые телеги с грузом, как правило накрытым плотной холстиной, было мечтой каждого московского журналиста. Но территория крепко охранялась специально нанятыми людьми, которые на предложение выпить, перекинуться в картишки и даже посетить чудесный дом с приветливыми дамами неподалеку не отвечали, – вероятно, Елисеев платил им так хорошо, что они боялись потерять жалованье.

Войти же на территорию стройки благодаря знакомству с самим Елисеевым тоже не представлялось возможным: он появлялся в Москве редко, лишь с инспекциями, и проводил в Первопрестольной не более трех дней. Говорили, что в Москве он снимал роскошную квартиру, но адреса никто не знал. Об этой квартире ходило много слухов – будто она забита произведениями искусства, причем подлинниками, которые Григорий Григорьевич скупал походя, бессистемно, потакая поистине варварским вкусам своей супруги Марии Андреевны. Происходившая из рода известных питерских пивоваров Дурдиных, она унаследовала от своего батюшки твердую купеческую хватку и самую невзрачную внешность, составляя удручающий контраст своему мужу – высокому подтянутому блондину с большими залысинами и мягким, уже не купеческим, а вполне аристократическим лицом. Мария Андреевна досталась Григорию Григорьевичу в качестве обязательного приложения к договору о слиянии капиталов – в те дни его батюшка Григорий Петрович расширял свою империю вин и колониальных товаров, начав производство превосходного пива.

Вот только Мария Андреевна в Москву наезжала намного реже своего мужа. И злые языки, а таких в любом городе всегда предостаточно, поговаривали, что хозяйками тайной пещеры сокровищ Елисеева время от времени становились то молодые многообещающие актрисы, то танцовщицы Большого, а то и дамы, про которых нельзя было сказать ничего, кроме того, что вуаль на их шляпках плотная, а под тонкой перчаткой угадывалось очертание обручального кольца.

Но если дамам Елисеев и уделял свое внимание, то журналистам – нет. В Москву он обычно приезжал утренним поездом и с вокзала в личном закрытом экипаже ехал прямо на стройку. А оттуда исчезал где-то в районе Покровки. Любые попытки преследовать его экипаж пресекались охраной, сопровождавшей коляску Григория Григорьевича на всем пути.

Так что простите мне столь внушительное отступление, продиктованное только желанием показать, как необычно мне повезло, что я сумел пробиться к Елисееву, да еще и в минуту, когда он был, как говорят, в совершенно «разобранном» состоянии. То есть вполне готовым к журналистскому употреблению.

И вот Елисеев шел впереди меня, энергично двигая плечами, пытаясь, как я понял, освободиться от фрака. Моментально подлетел вышколенный тестовский официант и помог миллионеру. Под фраком оказалась вся мокрая от пота рубашка, липнувшая к спине Елисеева.

– Уфф, жара, – сказал он, упавши в кресло, подвинутое к столику. – Его стол в одиночестве располагался посреди залы – все остальные были сдвинуты к стенам. – Садись, Гиляровский.