Крымское ханство в XVIII веке - [63]

Бегство Шагин-Герая вызвало новое вмешательство России, взявшейся вооруженной рукой восстановить права Шагин-Герая, а искательства враждебной ему татарской партии в Порте повели к дипломатическим пререканиям между обеими державами, тянувшимся довольно долгое время. Этот последний эпизод в судьбе Крымского ханства довольно подробно изображен иностранными историками. Немецкий историк Цинкейзен, исходя из дипломатических документов Прусского архива, смотрит на присоединение Крыма к России как на последний акт систематической восточной политики, веденной русским правительством с замечательной настойчивостью, причем, слишком доверяя своим источникам, придает частным фактам неблагоприятную для России окраску. Турецкий историк Джевдет, само собой разумеется, изображает события в самом враждебном к России духе, усматривая во всем лишь одни интриги и коварство русских. В этом отношении он заходит так далеко, что, сообщив сведения, найденные им у своих предшественников, Энвери-эфенди и Васыф-эфенди, рассказывающих происходившее беспристрастно и потому невраждебно России, он затем присоединяется к известиям европейским, величая авторов их «мужами знания и прозрения» — «эрбаби даныш у биниш» — и отдавая им предпочтение пред своими соотечественниками только ради того, что их враждебность к русским уж очень пришлась по вкусу его османской русофобии.

Добрая треть второго тома истории Джевдета заключает в себе подробные рефераты прений и рассуждений по крымскому вопросу, происходивших в заседаниях государственного Дивана и в конференциях с русским и другими дипломатами. Эти статьи весьма любопытны для истории наших дипломатических сношений с Портой. Значение их обнаруживается через сопоставление с русскими архивными данными, в числе коих первое место, без сомнения, должно принадлежать дневнику русского посланника в Порте Булгакова[160], который прибыл в Бююк-Дере 19 шабана 1195 года (10 августа 1781); а 8 февраля 1783 года издан манифест императрицы Екатерины, которым заканчивается история Крымского ханства. Все, что произошло после этого знаменательного момента, есть не более как эпилог военно-дипломатической кампании, задуманной императрицей Екатериной и превосходно доведенной до конца при гениальном содействии великого Румянцева-Задунайского.

К такому решительному шагу побудило императрицу, кроме общих благоприятных политических обстоятельств, также, можно полагать, и безрассудное поведение Шагин-Герая, обнаружившее в нем весьма плохого союзника России, как это видно из опубликованных бумаг С. Л.Лашкарева[161], состоявшего резидентом при Шагин-Герае после Веселицкого. Не будучи сам в состоянии поддерживать свой престиж перед взбунтовавшимися подданными, Шагин-Герай излил бессильную злобу на безоружных крымцев после усмирения их силой русского оружия, предавая их беспощадным казням. Потемкин в своих секретных ордерах графу Дебальмену[162] самым решительным образом порицает эти действия хана, которые шли вразрез с политикой и видами русского правительства. «По поводу донесений ваших и посланника при хане господина Веселицкого, — писал Потемкин 19 февраля 1783 года, — об учиненной в Крыму казни многих из татар, в последнем неспокойстве тамо участвовавших, предписываю вашему сиятельству по содержанию оного объявить хану в самых сильных выражениях, что Ее Императорское Величество с прискорбием получить изволила сие неприятное известие… Казни, при том случае употребленные и повторенные потом многократно, не могли устрашить других, а только огорчили его подданных и предуготовили последнее возмущение… Ее Величество желает изволить, дабы он управлял сими народами с кротостью, благоразумному владетелю свойственной, и не подавал причины к новым бунтам, ибо не может ему быть не ощутительно, что сохранение его на ханстве не составляет еще для Империи Российской такого интереса, для которого Ее Величество обязаны бы были находиться всегда в войне, или, по крайней мере, в распрях, с Портой».

Манифест о присоединении Крыма, как известно, не тотчас был опубликован: русское правительство предварительно подготовляло удобную для этого шага почву. Дебальмену предписано было «употребить все способы завести посреди татарских народов ближайшие связи и поселить в них доброхотство и доверие к стороне нашей, дабы потом, когда потребно окажется, удобно можно было их склонить на принесение Ее Императорскому Величеству просьбы о принятии их в подданство». Насколько искренне русское правительство хотело пользоваться одними гуманными средствами к утверждению своей власти в Крыму, это, между прочим, очевидно из категорически предъявленного к Шагин-Гераю требования выдачи своих братьев и племянника с другими татарами, содержавшимися в заключении. «Впрочем, — писал Потемкин Дебальмену, — если б хан поступил на казнь означенных князей крови его, то сие долженствует служить поводом к совершенному отъятию высочайшего покровительства от сего владетеля и сигналом ко спасению Крыма от дальнейших мучительств и утеснений».

Когда решено было присоединение Крыма к российским владениям, личность Шагин-Герая, да еще так дурно себя зарекомендовавшего, сделалась совсем бесполезной для русского правительства. Поэтому Потемкин, сообщая Лашкареву «в сокровеннейшей тайне» правительственное предприятие насчет Татарской области, как он называет Крым, делает ему вместе с тем такой упрек: «Вам не было нужды уговаривать хана принять паки власть, ибо оставление им дер-жавства нам полезнее всего для помянутого предприятия». Шагин-Герая решено было водворить на жительство в одном из городов России, с какой целью ему отпущены были уже и деньги и сделаны были распоряжения к его путешествию через Херсон, Калугу, или Орел, или Воронеж — куда ему заблагорассудится.