Крылья земли - [24]

Корнев за все это время не произнес ни слова: он чувствовал, что может сказать лишнее, и решил промолчать. Все трое вышли из диспетчерской.

— Он решил вовсе сожрать командира, — высказал общую мысль Строев, когда они были уже на улице. — Как щука.

— А ты за командира не бойся, — ответил ему Хохлов. — Старик свое дело знает. На этот раз никого не сожрут. Подавятся…

И он прибавил выражение, которое чаще всего употребляется при авариях.

С этого дня они стали летать с другим командиром, что еще больше раздражало Корнева: экипаж всегда должен «слетаться», привыкнуть друг к другу, а тут их перебрасывают от одного командира к другому. «Не работа, а игра в футбол», — говорил он новому своему командиру Чижову, когда они снова летели из Кадыма в Буранск по знакомой до одурения трассе. Прошла уже неделя после истории с Кадымом. Суботина все еще не было.

Сильное оживление в отряде произвело появление Бурова, начальника геодезистов; он ввалился в комнату Селиванова, как медведь, в своей кожаной, мехом внутрь куртке. Голос его хорошо был слышен в диспетчерской.

— Я на тебя поглядеть пришел, а то по фамилии знаю, но ни разу не видел, — гудел Буров. — Ты мне не начальство. Как ты сам говоришь, я из чужой организации. Так я тебе все скажу, что надо. Крыса ты водяная, а не человек. Свечей тебе стало жалко, ты что — геморрой ими лечишь? Так они для этого не годятся. Протез у тебя вместо головы, а вместо сердца мыла хозяйственного кусок. У нас таких, как ты, до сих пор не было. Здесь жизнь трудная и люди простые, а ты тут завелся случайно. Только ты напрасно думаешь, что на тебя управы нет.

Он выкатился на крыльцо и крикнул под окном:

— Прямо сейчас в обком иду! Сиди и жди у телефона. Откладывать не будем.

Корнев не был свидетелем этой сцены: он был в Буранске. От общего имени ему было поручено навестить в больнице Азарину; поэтому он вычистил свой китель и взял цветы, которые были здесь редкостью; орденов надеть он не решился, хотя в первый раз вспомнил о том, как выглядел в прежней своей военной форме, с орденами от плеча до плеча; в маленькой палате он задержался у входа и сразу увидел Азарину.

Девушка лежала, вытянув вдоль одеяла тонкие руки, и молча смотрела на летчика; Корнев был поражен тем, что она теперь совсем не такая, как тогда в тундре. Тогда ее светлые спутанные волосы почему-то казались рыжими, глаза смотрели ничего не видя, и красота их казалась красотой, иногда наступающей перед смертью… Теперь она была бледной и хрупкой после болезни; чистые линии лица делали ее похожей на античную статую. Она с трудом перенесла разгоревшееся воспаление легких; если бы это было до того, как стали применять пенициллин, она бы уже не встала.

Корнев осторожно поставил цветы на столике у кровати.

— Я рад, что вам стало лучше, — сказал он.

— Это вы вывезли нас из тундры? Я сама ничего не помню, но мне рассказали.

— Нет, это не я, — сказал Корнев. — Я только второй пилот. Самолет вел наш командир, Суботин. Он не мог прийти. У него… Словом, всякие личные дела. Я пришел передать вам привет от всего экипажа. Теперь вы выглядите гораздо лучше, чем тогда в самолете.

— Спасибо. Мне уже хорошо. Это все потому, что вы нас нашли. Мне тогда совсем было уже плохо. Сначала, когда я упала в воду, было еще ничего. Но потом поднялась температура и я ни о чем не помню.

— В таких случаях нужен спирт.

— Я просто не думала, что все так будет. Я ведь не неженка, привыкла работать в открытой местности.

— Это может быть со всяким, даже с тем, кто привык. Смотря как простудиться…

Он замолчал, не зная, что еще сказать. Его тревожил серьезный взгляд больших ее глаз, он подумал, что такие глаза, наверное, всегда бывают после болезни, когда все в жизни кажется новым.

— Когда вернется наш командир, мы обязательно придем с ним вместе. Вы сами увидите, что это за человек, — сказал Корнев.

— А если он долго не вернется, мне придется ждать? До этого времени я не смогу уже вас увидеть? Здесь у меня почти никто не бывает, все время одна, — она снова посмотрела на Корнева.

— Ну, что вы… — сказал Корнев. — Я буду заходить каждый раз, как прилечу в Буранск.

— Вы знаете, очень плохо болеть, — сказала Ирина. — Я никогда еще не болела, первый раз в жизни попала в больницу. Здесь так трудно с непривычки.

— Я к вам зайду после следующего рейса. Если только, конечно, это не будет вам неприятно. Через три дня я снова буду здесь. Три дня недолгий срок, они пройдут быстро, не успеешь заметить.

— Смотря какие дни, — сказала девушка. — Здесь в больнице время идет медленно. Я буду вас ждать, отсюда слышно, когда летит самолет. Когда я заболела и лежала в тундре, мне все время казалось, что я слышу звук мотора, что за нами летит самолет…

Прошло полчаса, Корнев попрощался и вышел: врач просил не утомлять больную. Он оглянулся в дверях и увидел, что она потянулась рукой к цветам — солнце падало на них сквозь окно, и они казались особенно яркими.

Корнев сам был удивлен тем, что последние дни почему-то все время вспоминал об этой женщине, которую до случая в Кадыме он не знал и не видел ни разу. И было это не потому, что он мог влюбиться в Азарину — хотя она была очень красивой, — а потому, что старая боль снова поднялась в нем и не давала покоя; когда он увидел эту женщину такой беспомощной из-за болезни, он вдруг почувствовал — остро, как приступ, — тоску о другой, о той, которую он оставил, чтобы уехать на Север; оставил по необходимости; ему надо было бы во что бы то ни стало освоить тяжелые самолеты. Тогда больше будет возможности стать испытателем.