Крылья в кармане - [16]

Не надеясь уснуть, полный волнений и плохо осознанных ожиданий, Брук пошел в конец вагона, где, столпившись вокруг какого-то инвалида, спорили пассажиры. Спор давно уже вошел в тот период, когда всем участвующим в нем становится понятно, кто тут тверже, умней и активней всех и кого нужно слушать без неумелых своих возражений. Говорил инвалид, высокий красивый человек, похожий на пастора или юриста, с легкой голубоватой проседью в иссиня-черных густых волосах. Все в его фигуре дышало здоровьем. Все, кроме правой, как бы совсем отдельной ноги, кожаной с металлическими рычагами. Начали спор действительно с политики и, скатываясь постепенно, дошли до того, что человек вообще дурак, голодному нужны деньги, а все остальное — выдумки сытых. Инвалид говорил очень умно и гладко, и Бруку казалось, что он никогда этого не поймет. Для того, чтобы понять, нужно повторить про себя, для себя, а повторить гладкое не было никакой возможности. И он растерянно стоял среди утомленно внимающих спорщиков, стараясь понять короткую и четкую фразу, чтобы она могла запомниться, могла казаться основной мыслью. И он нашел эту фразу.

— Деньги, — говорил инвалид, — манят людей не потому только, что в наше время их можно обменять на определенные материальные блага: на хлеб, на квартиру, на одежду, на всяческие искусственные развлечения. Всего этого людям мало. Нужны еще здоровье, творческие радости, восторженные минуты творческих преодолений, минуты побед. Нужна настоящая любовь, наука, покоряющая дикое любопытство, словом все то, что не продается в специальных магазинах. Но некоторые думают, что все-таки все это можно купить, все радости в жизни. Даже спокойную совесть. Отплевываются от всякой философии, от всякой борьбы, а сами борются, страшно, веками борются за эти вот деньги. Деньги, если позволите, тоже философия своего рода, теория, обманувшая многих и погубившая в своей борьбе миллионы человеческие. Да. Деньги — это тоже философия.

Инвалид остановился и передохнул. Брук ушел, не дожидаясь продолжения долгой речи. Он нашел свою правду и весело повторял про себя, разнообразно тонируя:

— Деньги — это тоже философия.

— Деньги. Это философия тоже.

— Философия. Деньги — это философия.

Он плохо понимал значение слова «философия», знал только, что это что-то ученое, мудрое, доступное немногим, отрешившимся от рядовых прелестей жизни. А деньги — вещь, доступная всем. Вот и у него в кармане, например, лежат двести рублей. Он сунул руку в глубокий карман и нащупал теплую, плотную пачку бумажек. Он радостно сжал их огромным кулаком, и ему стало казаться, что все на свете понятно. Поезд за восемь рублей везет из города в город. Ночь освещают фонари. Чтоб колеса не так стучали, есть спальные вагоны. Хочешь прочесть газету и узнать всякие новости — пятак. Журнал — гривенник. Бутылка хорошего портвейна — три рубля. Подошел нищий — пятак, молись. А книги? И книги продаются, сколько угодно.

Деньги — это тоже философия.

В Киев он приехал на рассвете. Дальние родственники встретили его тепло, с поцелуями. Потом спросили, кто он такой, чей он сын, и со всяческими ошибками стали его узнавать.

В первые дни после приезда в Киев Брук людей не видел. Они проходили мимо него по улице, кое-где приходилось даже проталкиваться, чтобы проложить себе дорогу или как-то скользить, обходя густую и медленную уличную толпу. Город был многолюден, но в первые дни Брук смотрел на здания, на витрины, на вывески, на дома и не замечал неинтересных, чужих людей. За первые эти дни у него ушло рублей около четырех, он тратил деньги медленно, продлевая властную радость обладания ими.

Ему обещали достать службу. Ничего не делая, ходил он по улицам и думал о том, как мог он до сих пор жить вдали от большого города. Здесь люди. Здесь все, что выдумали они, — здесь центр. Слово «центр» он понимал хорошо, как многие давно уже перестали его понимать в бесчисленных повторениях: центральный, центральная, центральное, он понимал его так, что мог бы даже заменить понятием: середина, сердцевина, пуп. Киев! Здесь только и может стать понятно, для чего собираются деньги, как весело и страшно можно тратить их.

На пятый день после приезда в Киев родственник, у которого жил Сенька Брук, принес ему веселую новость.

— Сеня, с вас магарыч, — сказал он, снимая пальто и перекидывая при этом портфель из одной руки в другую так, чтобы не задерживаться у рукавов. Он был главным бухгалтером одного крупного предприятия и всерьез помогал Бруку. Может быть, он полагал, что чем раньше будет у приезжего служба, тем скорее тот поймет, что нельзя злоупотреблять гостеприимством.

— Выгорело, Сеня, — сказал родственник и подошел к ожидающему его обеденному столу. — Я и сам удивляюсь. В наше время достать службу!

— Большое спасибо, — сказал Брук, — я понимаю, что ваше слово кое-что значит. Только я не хочу подвести вас. Может быть, тут какая-нибудь особая машина? У нас в Шполе этого не было и я не смогу исполнить свою службу.

— Во-во-во, — подчеркнул родственник и стал хохотать. — В Шполе этой машины не было и не будет. Но я уверен, что ты не растеряешься и будешь пускать ее в ход одним звонком, как главный хозяин.