Крылья Киприды - [12]

— А вот и домик! — скромно произнес Апполодор, и все громко засмеялись.

Вилла Агасикла была так велика и прекрасна, что слово «домик» ничего, кроме смеха, вызвать и не могло.

Усадьба была расположена у ручья и гармонично вписывалась в скальные изгибы, возвышавшиеся за ней. Служитель распахнул дверь, и все оказались во внутреннем дворике. Высившаяся за усадьбой скала поросла плющом, лавром и высокими фиговыми деревьями. Со скалы стекал ручей, и вода, тихо журча, переливалась в небольшой бассейн, располагавшийся прямо у основания скалы. Словно живые, выглядывали из плюща статуи Пана, нимф, харит и наяд.

— Ты, Сириск, — Евфрон был прекрасен в роли хозяина, — соорудишь тут временный жертвенник. Вот тебе белая курица, а мед с молоком вскоре принесут.

Взрыв смеха донесся из-за ворот. Это Сострат в обществе четырех гетер ввалился в дом. Девушки несли огромные букеты роз и маков, позади шел раб, нагруженный съестными припасами.

— Хвала богам! — послышалось со всех сторон.

Сириск соорудил жертвенник. Когда загорелись дрова, и кровь жертвенной курицы, еще трепыхавшейся в руках Сириска, капнула на горящие поленья, все собрались вокруг и зачарованно смотрели на огонь.

— Пусть Пан примет от нас эту жертву! — произнес торжественно Сириск.

— Да будет так, — прошептали все.

— Пусть этот мед с молоком примет в жертву от нас Афродита, — и Сириск брызнул на огонь жертвенной жидкостью, и запах ее разнесся повсюду.

— О, Афродита, — услышал Сириск за спиной нежный, тихий голос, — пусть наши любимые видят в нас не только женщин, но еще пусть замечают, что мы люди.

Шум, смех, суета…

Сириск обернулся. Прямо на него смотрела девушка. Удивительно добрые и умные глаза. И вся ее невысокая фигурка была точно соткана из света.

— Хелена, — сказала она и, слегка обняв Сириска рукой, прижалась щекой к его груди.

— Сириск, — ответил он.

А вокруг все жарче разгоралось веселье. Нимфам и Афродите уже никто не молился.

— Возляжем прямо тут, на траве, — крикнула Папия.

— О, да! Тут так прекрасно, какие цветы! А воздух!.. А тепло!..

И вот уже сброшены на траву хитоны. Уже вино журчит из амфор в широкие кратеры. Уже черпают все канфарами кто смешанное, а кто и чистое вино. Уже еда разложена. Все хвалят жареную курицу, мясо козленка, зелень. Вот и кубок дружбы пошел по кругу. А с ним и жаркие поцелуи. Слышны вокруг лишь смех, вздохи, нежные повизгивания, да трели соловья. Да журчание воды под скалой. Да легкий ветерок от одежд Афродиты, незримо присутствующей здесь и нашептывающей свои сладкие песни…

— Как ты прекрасна, Хелена, — шепчет Сириск.

— Как ты добр, — отвечает она.

— Как легко с тобой, — говорит он.

— Какой ты ласковый и ничего не требуешь… Как будто я всю жизнь с тобой дружила… Хотелось бы о многом с тобой поговорить…

— Давай убежим к морю? — глаза Хелены заискрились озорством.

— Давай!

Они набросили хитоны и выбрались на тропу к морю. Было уже темно, воздух доносил с моря прохладу. Волны почти утихли и слегка играли мелкой галькой. Вода была холодная, но Хелена, мгновенно сбросив хитон, кинулась в сверкающее от луны море. Сириск бросился за ней.

— Как прекрасно плыть без одежды, — сказала она.

— Да, точно превращаешься в море и, кажется, что тебе не двадцать, а тысяча лет.

— О! — засмеялась Хелена.

Они вышли на мелкую гальку, еще теплую от дневной жары. Сириск поднял свой хитон и промокнул им Хелену. Ее темные волосы пахли морем. И этот аромат вновь опьянил его. Он взял ее на руки, легкую, как морская пена, и драгоценную, как жизнь. Поцелуи вскружили ему голову, и его колени коснулись теплого мягкого песка. И он растворялся в ней. И она растворялась в нем. И луна, огромная и серебристо-голубая, смотрела на них и радовалась. И волны убаюкивали их…

Он шел домой вдоль берега моря. Хелена осталась в усадьбе. Многие разошлись по домам. Была ночь, и тихая нежность спокойно плескалась в волнах лунно-серебристого моря. И утренняя заря еще только намечалась и несла ему в лицо прохладу. И звезды еще сияли на небе. И среди них несравненная Венера, подарившая сегодня Сириску тихую прекрасную ночь.

ВЕПРЬ

Крепок утренний сон. Да еще в двадцать лет. Да еще после ночи любви. Но уже слышны конские копыта. Уже ржут жеребцы у дома Гераклида. Это Евфрон с братьями и свитой уже ждут Сириска.

— Эй, беглец! Уже все в сборе! — кричит Евфрон.

А Крит, братишка, уже на ногах. Наверное, он не спал всю ночь. Давно уже сияют бронзой два заостренных копья. Уже брат набросил на плечи колчан, полный стрел. Уже толстые овчины наброшены рабом на спины жеребцов. Уже нетерпеливо бьет копытом конь Сириска.

Немного приготовлений — и братья, едва попрощавшись с отцом, уже несутся по узким улочкам к восточным воротам: там уже собрались все двадцать пять юношей из отряда Евфрона. Пятерых сегодня принимают в эфебы. И среди них Крит — брат Сириска, и Ахет — сын Скилла, погибшего на усадьбе Гераклида.

— Хайре, Сириск! — приветствует Евфрон.

— Хайре всем! — отвечает Сириск. Все двадцать пять выстроились пятерками. Евфрон — эномотарх[14]. И все двадцать пять подчиняются ему беспрекословно.

— Друзья! — Евфрон, как и все, возбужден предстоящей забавой. Улыбчив, но строг. — Сегодня, по обычаю, наша четверть сотни участвует в охоте на вепря. И пятеро юношей должны стать эфебами и влиться в наш отряд ополчения! У нас в составе теперь будет Ахет, сын Скилла. Вы знаете, что ему даровано право гражданства. Это дань уважения за подвиг его отца, которому я и Сириск во многом обязаны жизнью. Так пусть он будет равноправным.