Крылья и цепи - [132]

Растиславский отчетливо представлял себе, какое удивление и гадливое презрение вспыхнут в глазах Леры и Жанны, когда они узнают, кто он такой.

Решение созрело молниеносно. Не дожидаясь прихода постового милиционера, Растиславский встал из-за стола и, предупредив официанта, что он отлучится на несколько минут, направился в туалет, который был расположен в дальнем темном углу сада. Лоб и уши его горели, подбородок и щеки полыхали огнем.

Воображение работало лихорадочно. Вот он отчетливо видел Жанну, сидящую перед фельетонистом в редакции газеты. Она рассказывает, как гадко и подло обманул ее на юге Растиславский. Рассказывает, а сама плачет. Слезам ее верят. Ее рассказ подтверждает Лера. И наконец появляется фельетон с сенсационным заголовком… Потом персональное дело на работе… Позорные картины, сменяя одна другую, мелькали в воображении кадрами длинного кошмарного сна.

Растиславский окинул взглядом деревянный забор, огораживающий ресторан. Со стороны кабин его не видно было за густой аллеей акации. Кругом ни души. И он решил: «Будь что будет!..»

Легко перемахнув через невысокий забор, он пригнулся и огляделся. Переулок оказался глухим, безлюдным. Погони не было. Недалеко по асфальтированной улице проходил полупустой трамвай. Растиславский метнулся из темноты к трамвайной остановке. Уцепившись за поручни последнего вагона, он вскочил на подножку и стремительно влетел в вагон, когда трамвай уже трогался. Сердце билось мощными, гулкими толчками и, как эхо, прибойно отдавалось в ушах.

Только теперь Растиславский вспомнил, что он не рассчитался с официантом. Опасение быть задержанным милицией за побег из ресторана, а потом быть разоблаченным удвоило страх. Теперь его могли даже арестовать и передать суду за мошенничество.

На счастье Растиславского, рядом со следующей трамвайной остановкой была стоянка такси, на которой — он еще издали увидел — светилось несколько зеленых огоньков.

На остановке, как только открылась дверь трамвая, Растиславский прыгнул с подножки и кинулся к такси.

— Шеф!.. Опаздываю на поезд!.. Белорусский вокзал!.. Скорость будет учтена… — запальчиво бросил он шоферу и захлопнул за собой дверцу.

Слева и справа мелькали придорожные огни. А шофер, кося взгляд на пассажира, все увеличивал и увеличивал скорость.

Когда машина вырвалась на Ленинградское шоссе, от сердца отлегло. «Кажется, пронесло… — облегченно вздохнул Растиславский и оглянулся назад. — Прощай, Лера. Если угодно господу богу, то я поставлю пудовую свечку в соборе, чтобы только никогда не встретиться ни с тобой, ни с Жанной. Хорошо, что Москва — это бездонный омут, в котором можно утопить целое мироздание…»

Растиславский поднес ладонь к воспаленному лбу. На нем саднила внушительная шишка. Уши горели так, будто их нажгли крапивой.

Впереди, за переходным мостом, засветились огоньки Белорусского вокзала. Там, на вокзале, как в водовороте, бурлила людская крутоверть большого города. Там можно сесть на электричку или пересесть в другое такси и по дороге на дачу хорошенько подумать о том, как жить дальше в этой сложной и неспокойной столице…

«Ясно только одно, — с горечью подумал Растиславский, — сегодня я собирался сыграть князя Андрея Болконского, а эти дебилы с Севера заставили меня сыграть эпизод из «Двенадцати стульев», когда великий комбинатор Остап Бендер прерывает сеанс одновременной игры, бьет в клубе лампочку и, выпрыгивая из окна, сбегает от своих доверчивых противников…»

XIV

Лабораторный анализ препарата, подвергшегося всем превращениям, которые он должен испытывать в организме человека, показал, что свойства его не теряются при температурных колебаниях живого организма. Даже самая высокая температура, при которой функции человеческого организма еще сохраняются, не влияет на эффект действия препарата. Много дней и вечеров Струмилин провел в лаборатории, и все попытки повлиять на препарат температурными воздействиями оказались безуспешными. Это еще сильнее утвердило его в мысли, что Холодилов и Лощилин ошибаются. Если и есть в чем-то просчет, то он в другом, не зависящем от температуры.

Тут же мучил вопрос: «А истории болезней, что лежат на моем письменном столе?.. Почему безвременно оборвались пять человеческих жизней? Неужели мы с Ледневым годами просиживали в клиниках и лабораториях затем, чтобы убить чьи-то жизни?.. Пять черных лебедей… Пять трагедий…» — не выходило из головы Струмилина. Он ходил из комнаты в комнату, напряженно думая о причинах резкого падения сердечной деятельности больных, истории которых лежат перед ним.

Зайдя в ванную, он долго смотрел на свое отражение в зеркале, словно ожидая ответа на мучивший его вопрос. «Да, но чего тогда хотят от меня Холодилов и Лощилин? Войти в соавторство? Не думаю… Это, пожалуй, уже поздно. К тому же они не походят на тех прилипал, которых сейчас развелось хоть пруд пруди…»

Струмилин вышел из ванной и продолжал ходить по коридору. Вспомнил, что к вечеру должна прийти тетя Паша. У нее ключи от квартиры. Она приезжает к нему раза два в неделю, помогает по хозяйству. Убирает квартиру, стирает белье, чистит посуду… Несколько раз он уже подумывал — не взять ли к себе безродную старушку, но, зная ее щепетильность и болезненное желание быть ни от кого не зависимой, боялся пока заговаривать об этом. Не было подходящего случая. Сегодня он скажет ей. Даже не скажет, а мягко намекнет.