Крылья - [25]

— Вот тебе и «летайло». Долеталась.

— А здорово она это. Наша бабка и то ее жалеет, говорит — что больше даже ругать ее не будет.

— Мать ревет все время.

— Ну, вон когда у нее Валерьян Петрович ваш сидел, и то у него слезы на главах были.

— А китаец все ходит?

— Ага. Каждый день, Морковку ей таскает со своего огорода и брюкву. Он-то больше всех напугался, бедный. Мы ее когда стали водой отливать — он здорово плакал, руки ей трет, что-то по-своему бормочет. Ох, и здорово я тоже перепугался. А она теперь смешная, башку-то ей обрили. Совсем как мальчишка.

У Валерьяна Петровича снова дрогнуло сердце, когда он вошел с ребятами в палату: ему показалось, что на подушке лежат только одни огромные серые глаза. Бледное, в бинтах личико девочки чуть выделялось на белой наволочке. Поверх одеяла, как 2 куклы, лежат забинтованные руки.

— Ну, Жеся, как дела-то? — улыбнулся он через силу.

— Ничего. Хорошо.

Даже голос — не Жеськин: тихий да глухой.

— А мы тебе большую новость принесли, — пересиливая спазмы в горле, сказал Костик. — Наши утки все улетели!

— Как… улетели? — медленно разрывала слова Жеся.

— Очень просто: поднялись и улетели. Кешкину видели 25 минут, мою 30, а Панькину 40. А потом они спрятались в облака и совсем улетели.

— На аэроплане догоняли — не могли догнать, — перебил Кеша.

— Как же… Вы… Теперь?

— Новые построим! Нас в Москву вызывают! Вот, у Пани телеграмма. Читай, давай, Пань!

— Горячо приветствуем юного друга обороны 0 новым исключительным достижением дальности полета авиомодели. Вызываем на Всесоюзный слет авиомоделистов. И подписи: Косарев, Антипов, Эйдеман и Алкснис, — прочитал Паня и добавил: — во, знай наших!

— С чем… Же… Вы… Поедете?

— Ну, новые построим живо. Чертежи-то у нас ведь есть.

— А нам еще велосипеды дали. Крайисполком — премию! Ты скорей поправляйся, тоже кататься будешь.

— Вот… Тебе… И дохлый… Поросенок.

Ребята переглянулись с Валерьяном Петровичем: бредит?

— Нет, не бредит, — смутившись, об’яснил догадавшийся Костя: — это она меня раньше так всегда дразнила — «Костик — дохлый поросенок».

Все засмеялись. Улыбнулось в бинтах жесино личико.

— А ты теперь «летайло», — не удержался Кеша и схватился за бок. Паня больно толкнул его кулаком.

— Он… Хороший… И у… Него… Тоже… Дочка… Есть… Ли… Ее… Зовут.

Жесины мысли перенеслись к китайцу.

— Ну, ребята, надо идти. Не нужно ее утомлять, — заторопил Валерьян Петрович.

— Ты скоро отсюда выйдешь? — спросил Паня.

— Не знаю. Говорят — скоро.

— Мы к тебе сейчас же с поезда прибежим, как только из Москвы вернемся. Ну, ты, наверное, дома к тому времени будешь.

— Лежи, Жеся, не скучай, — ласково провел по одеялу рукой Валерьян Петрович. — Я завтра тебе свежих книг принесу, почитаю. Ничего, скоро поправишься. Опять займешься моделями. Тогда уж вместе с нашей Ольгой Алексеевной, она что-то тоже увлекаться этим делом стала.

— До свиданья, Жеська, не скучай!

— Мы тебе из Москвы все подробно опишем.

И на цыпочках вышли из палаты. Жеся проводила их взглядом. В уголке серых глаз застыла большая, горькая слеза.

В Москву

— И куда ты его, ирод, отпускаешь одного? Вон, одна башку уже свернула, на еропланте-то..

Бабка сморкается в уголок головного платка. Она плачет, а на лицах дяди Володи и Кеши веселые улыбки.

— Зря ты это, мать, расстраиваешься. Их вон больше десятка туда едет. Да и инструктор с ними. Не на край света ведь.

— Я вот дойду до этого самого, который главный по ероплантам.

— Бабушка, ну сколько лет тебя учить: не ероплант, а аэроплан.

— А ну, отстань, пропасти на тебя нет! Я вот этому главному скажу, как это он без ума ребят в Москву еще какую-то гоняет. Удумали!

— Бабушка, — лукаво скашивает глаза на бабку Кеша, — тебе же лучше будет: никто сорить не будет, ссориться тебе не с кем.

— А вот я тебя, антихрист! И что за парнишка! Ты ему слово, а он тебе — десять!.. Жалости у вас ко мне нет, — тихо добавляет она и склоняет на руку голову.

— Ну, мать, это уж ты напрасно, — тепло говорит дядя Володя. — Теперь время-то ведь другое. Мы вот с тобой жизнь прожили — свету не видали. Пусть зато ребятишки наши попользуются. Я вон до Седых волос дожил, а в Москве так и не побывал. А Кешка второй раз едет, да, может, и совсем туда переберется, как дальше учиться будет. Вот и мы с тобой, старая, туда к нему поедем. Возьмемся под ручку да с фасоном по самой главной улице пойдем, да на Красную площадь, да к Кремлю. Гляди, еще и Сталина повидать удастся.

— Так вот он тебе и покажется, жди! Выйдет на крылечко да скажет, смотри: «Здравствуйте, Владимир Петрович, что давно не бывали?» — сквозь слезы смеется старуха и озабоченно добавляет: — денег побольше парнишке дай. Чай, Москва — город большой, денег много требуется.

— Я тебе, бабушка, подарочек привезу из Москвы, — лисичкой лебезит Кешка.

— Сам, гляди, приезжай. А то еще что выдумал — подарочек! Гляди, под машину не попади. Да на еропланты не лазь без толку. Одна вон полезла.

— Ты, бабушка, ходи к ней. Она, говорит, скоро выпишется из больницы. Ты уж ее не ругай шибко.

— Кто ее ругал когда? А что она заполошная, так оно так и есть. Летать, вишь, задумала, голенастая… Я ей завтра опять шанешек с малинкой снесу. Фу-ты-ну-ты хотел тоже придти.