Крылья беркута - [26]

— Надежда, слышь, ты на меня не имей обиды. Разве я сам по себе? Велено! Хозяин — хозяин и есть.

— Не скули, ради бога, — оборвала его Надя и первой поднялась на крыльцо.

Огромную прихожую скудно освещала воткнутая в массивный подсвечник толстая свеча с крохотным язычком пламени. Фитиль не соответствовал толщине свечи, маленький язычок огня был не в состоянии пожрать мощное стеариновое тело, он плавил только середину и медленно, но неуклонно опускался, и сейчас казалось, будто он плавает в банке с толстыми мутноватыми стенками.

На шум открылась дверь гостиной.

На пороге показался Стрюков. Он сразу сообразил, в чем дело, но Василий не дал ему вымолвить ни слова.

— Вот, хозяин, пымал! — торопливо сказал он.

Надя недобро взглянула на Василия.

— Никто меня не ловил. Сама пришла.

Рядом с отцом появилась дочь. В первое мгновение Надя даже и не узнала Ирину, так изменила ее черная форма.

— Где схватил? — хмуро спросил Стрюков.

— Прямо у ворот, — заспешил Василий. — Как вы велели, только, мол, появится — хватай. Как она в калитку вошла, я и сцапал — стой, мол!

— И никто меня не хватал. Шла я, как всегда.

— Гляди какая! — возмутился Василий.

— Куда ходила? Это уже второй раз за вечер! Ну? Чего молчишь?

— Я поспрошал, она говорит, по своим делам...

— Не тебя спрашивают, — оборвал его хозяин. И снова к Наде: — Отвечай, где и какие у тебя дела среди ночи? А?

— Да какие у нее дела, Иван Никитич! Гонишь ведь, ну и пошла, — сказала бабушка Анна, вытирая слезы кончиком передника.

— Ходила горького искать от сладкой жизни.

— Ты мне загадки не загадывай, — вскипел Стрюков. — Толком говори.

— Ходила квартиру искать.

— Квартиру? — Стрюков ошалело глянул сначала на Надю, затем на бабушку Анну. — Да вы что это? С кем советовались? У кого разрешение взяли?

Бабушка Анна и Надя молчали.

Кипя от гнева, Стрюков крепко сжал кулаки и, словно опасаясь, как бы они сами не принялись за дело, судорожно засунул руки в карманы.

— Видела, Ирина, какие у нас дела?! До чего мы дошли! Слова им не скажи! Поучил маленько уму-разуму, а она фу ты, ну ты! Сбежать задумала! Квартира ей понадобилась! — И повернулся к Наде: — Забудь! Подумай лучше, кто ты есть! Головой подумай, если катушки на месте. Да тебе же не откупиться от меня во веки веков! — И опять к Ирине: — Видела?

Не известно, как долго бушевал бы Иван Никитич, не вмешайся Ирина. Она стояла, слегка приподнимаясь на носки, будто хотела размять затекшие ноги, курила, не выпуская изо рта папиросы, и, хмуро поглядывая то на одного, то на другого, молчала. Сейчас же, когда отец обратился к ней, она резким движением швырнула в угол окурок и, запустив тонкие длинные пальцы под офицерский ремень, опоясавший на ней черный френч, тихо сказала:

— Я чертовски устала. Прошу тебя, папа, оставь. И без того каждая нервинка натянута. — Не дожидаясь ответа, она круто повернулась на каблуках и ушла.

Стрюков растерянно поглядел ей вслед. Потом беззвучно шевельнул губами и сказал Наде уже более тихо и спокойно:

— Ладно, иди. А тебе, Василий, воздам! За верную службу. Да не спи, может, еще понадобишься. Если что — головой ответишь. — И ушел в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь.

Ирина сидела у стола, подперев голову руками. Отец остановился рядом, помолчал, собираясь с мыслями. Достал из жилетного кармана часы, не взглянув на них, повертел в руках, снова спрятал.

— Ты, дочка, это, ну, как бы тебе сказать, немного покрепче держись. Начнешь сама к земле клониться — без ветра тебя свалит. Опустит орел крылья, и куры могут заклевать.

— Надоело все...

— А никуда, брат, не денешься. — Он пододвинул ногой стул и, усевшись наискосок, продолжал: — Знаешь, Иринушка, мне иногда думается, что я сплю и сон вижу...

— Вот, вот, и со мной такое бывает, — горько усмехнувшись, сказала Ирина. — Только уж очень затянулся этот сон. Отвратительный до жути. Хотя бы взять последние дни... Еду в теплушке, сижу на полу... Лапти, армяки, запах — не продохнешь, площадная брань, драки. От голода в желудке мучительная боль, а есть нечего...

— Неужто и на станциях пусто?

— Хоть шаром покати... Обручев где-то раздобыл окаменевший сухарь... каким-то чудом сохранился с доисторических времен... Пропах весь. Грызу и думаю: «И это я — дочь миллионера Стрюкова! Миллионерша!..»

— Натерпелась, бедняжка. Ну, ничего, все наладится, все хорошее вернется.

— Дай бог, — не скрывая злой иронии, сказала Ирина.

Глава двенадцатая

Где-то неподалеку громыхнул взрыв. Он был настолько сильный, что под ногами дрогнул пол, задребезжали стекла, подпрыгнул в лампе огненный язык.

— Что это? — шепотом спросила Ирина.

Отец не успел ответить, как за первым взрывом последовал второй, не меньшей силы, затем третий, четвертый... И началась такая пальба, какой еще не бывало. И главное — стреляли где-то неподалеку, почти рядом, казалось, бьют прямо во дворе или же на улице под окнами стрюковского дома.

— Идиоты! Подлецы! — сквозь зубы шептал Стрюков, не зная, на что решиться, что предпринять. — Затеять войну в городе, можно сказать, в самом центре!

— Но кто это? Кто?

— Похоже, красные наступают.

Стрюков направился было к выходу, но его остановила дочь — опасно, чего доброго, шальная пуля зацепит. А пули вроде бы только и ждали этих слов; в соседней комнате звякнуло и посыпалось оконное стекло. Хозяин кинулся туда, но вдруг так ухнуло, что Ирину словно ветром отбросило к стенке. Стрюков метнулся к ней, схватил за руку и потащил из комнаты.