Крыло беркута. Книга 2 - [102]

Мамыш глубоко вздохнул и взмахнул кулаком, будто уже чувствуя зажатого в нем подставного хана.

— Да! Надо посадить ханом кого-нибудь со стороны! Но кого? Не могу же я позвать скинутого казанцами несколько раз Шагали-хана!

— Нет-нет, Шагали-хан не годится! — воскликнул Салахутдин. — К тому же царь Иван крепко держит его, в пленника превратил и шагу никуда не даст ступить. Вот если бы Суюмбику позвать…

— Суюмбику? На кой она мне нужна?!

— Еще как нужна была бы, да она тоже в плену. В Касимове, у того же Шагали-хана…

— Пускай себе там и остается!

— Зря, уважаемый, так говоришь. В руках Суюмбики — добро, в котором ты как раз нуждаешься…

— Что за добро?

— Не забывай: она увезла с собой сына, наследника казанского трона. Кабы посадил ты ханом Утямыш-Гирея — ха-а-ай, каким мудрым правителем оказался бы! Понимаешь? Малолетний хан играми занят, а ты правишь ханством. Ты — всему голова! Живи, как хочешь, благоденствуй! Эх, будь я помоложе — пошел бы рядом с тобой пристяжным!..

Мамыш вздохнул, опять причесал прокуренными пальцами черные, как ночь, волосы.

— Сперва мне надо подружиться с царем Иваном, а там видно будет…

Под сивыми, будто тронутыми плесенью усами Салахутдина мелькнула усмешка: «Эк тебя занесло! Подружиться с царем Иваном! Да он просто наступит на тебя, раздавит и разотрет…» Но хитрый старик, чтоб не выдать своих мыслей гостю, тут же напустил на лицо серьезность.

— Под твоим началом — тысячи отважных воинов. Пока клокочет в них ярость, не заискивать перед царем урусов ты должен, а войной против него пойти. Ты могуч, и только ты сможешь повалить его. Сверши этот подвиг, и все окрестные племена и народы восславят тебя! Наступят для всех светлые дни!

Мамыш озадаченно заморгал.

— Мне одному не сладить с ним, помощь потребуется…

— Да, нелегко будет, вижу, ты и сам это понимаешь. Но как раз для того, чтобы склонить окрестные племена на свою сторону, и нужна тебе Суюмбика. Постарайся заполучить ее вместе с Утямыш-Гиреем, и тогда…

— Что тогда?

— Тогда дела у тебя пойдут на лад. Казанцы встанут под твою руку. И другие тоже.

— Суюмбика пока неподстреленная птица, а мне подмога нужна уже сейчас.

— В таком случае остается одно: попросить подмогу у великого ногайского мурзы Юсуфа. Пошли к нему гонца. Так, мол, и так, враг у нас общий, оба выгадаем, выступив против него сообща. Войско попроси. Чтобы просьба прозвучала поубедительней, сообщи, что хочешь вызволить из плена его дочь и внука. Тогда он, может быть, войска пришлет побольше. Насколько я знаю, он был очень доволен тем, что Казанью правила его дочь. Пришлет, пришлет! Не откажет тебе. Неплохо будет, коль пришлет и одного из своих сыновей. Объявишь его казанским ханом, привлечешь к себе его именем казанских татар…

Салахутдин, всю жизнь крутившийся возле ханов и поднаторевший в завязывании хитрых узлов, играл на честолюбии Мамыша, якобы стараясь помочь ему бескорыстными советами, а простодушный предводитель марийцев в мыслях укорял себя: «Зачем, зачем я встретил гонца мурзы Юсуфа так холодно? Надо было хоть два-три теплых слова сказать! А попроси подмогу — в каком бы теперь был выигрыше!»

В трудном положении оказался Мамыш-Берды. С одной стороны, он чувствовал, что его войско вот-вот начнет таять — надо что-то предпринять для умножения своих сил. С другой — должен теперь склонить голову перед Юсуфом, чей гонец, нет — посол, не был обнадежен даже каким-нибудь намеком на желание вступить в союз с ногайским повелителем.

Но для долгих раздумий он не имел времени. Надежда на будущий успех взяла верх над колебаниями. Вернувшись в свой городок, Мамыш тут же отправил в Малый Сарай доверенного человека, дав ему двух телохранителей.

— Не забывай там, чей ты посол, — наказал он. — В ноги мурзе Юсуфу не падай, но своего постарайся добиться, понял?

Посол, мещерский татарин с берегов Суры, невесть какими судьбами занесенный к марийцам, выразил на лице горячую преданность Мамышу.

— Будет так, как ты сказал, нойон[31]!

Едва посол Мамыша тронулся в путь, взяв направление на юг, как на запад, направляясь в город Касимов, поскакал гонец бывшего баскака Салкея. Он был опытен и многократно проверен, этот гонец, умел менять обличие и знал, какими путями можно доставить Суюмбике важные для нее вести.

18

Принимая во внимание, что Байынта-турэ, сбежавший с помощью своего родича из зиндана, может превратиться в весьма опасного врага, Кучум-хан учинил розыск, разослал в разные стороны конных армаев, по пять человек в каждой команде. Вернулись они ни с чем, а одна пятерка и вовсе не вернулась, — все пятеро, убоявшись ханского гнева, предпочли сидению в колодках вольную жизнь бродяг. Байынта исчез, где-то залег, затаился.

Объявился бывший войсковой турэ следующим летом в Барабинской степи. Человек, привыкший повелевать, он, конечно, не мог смириться с положением одинокого волка. Кто он — один? Ничтожество, пылинка во вселенной. Он должен был заиметь под рукой людей, покорных его воле, чтобы вновь почувствовать себя лицом значительным и восстановить пошатнувшееся душевное равновесие.

У Байынты было время поразмышлять, и пришла ему в голову мысль сколотить войско из подвластных Сибирскому ханству барабинских татар. Осуществлению замысла помогла случайность: на него набрели пятеро бродяг — те самые армаи, которые были год назад посланы в погоню за ним. О возвращении в Кашлык они теперь и помыслить не могли, а вольная жизнь оказалась не такой уж сладкой, какой представлялась. В той же мере, в какой Байынта привык повелевать, они привыкли повиноваться и потому даже обрадовались, обретя вожака.