Крыло беркута. Книга 1 - [46]

В сравнении с ханским войском муромских смельчаков было намного меньше, и только теперь, сойдясь с врагом лицом к лицу, они увидели, насколько серьезна противостоящая им сила, однако не дрогнули. Разгорелась битва пеших с конными. Тем временем оставленные в городе — ведь чем черт не шутит — ратники и ополченцы, видя, как обернулось дело, быстро переправились на лодках через Оку и кинулись на неприятеля опять же с тыла. Огорошенному новой неожиданностью хану, чтобы вырваться из тисков, пришлось с остатком войска прянуть в сторону. Воодушевленные успехом муромцы бросились следом, но пешему конного, понятно, не догнать, а казанцы больше в бой не стали ввязываться.

Сафа-Гирей вернулся в Казань, потерпев позорное поражение, потеряв у Мурома значительную часть войска, немало коней и оружия. Многие егеты, разными судьбами угодившие в это войско, в их числе и Шагали из башкирского племени Тамьян, остались лежать на поле боя.

22

Шакман-турэ, лишившись душевного равновесия из-за скитающегося где-то сына, ослабил внимание к своим повседневным обязанностям и делам, к жизни племени. Несколько происшествий напомнили ему об этом.

Неведомо откуда налетевшие лихие люди угнали из табуна десяток лошадей. Кому-то из тамьянцев попался на глаза одноухий бродяга, его и прежде замечали. Случайно Шакман узнал, что глубокой ночью у муллы Апкадира побывал гонец из чужих краев. Явный непорядок! Предводитель племени жив-здоров, никуда не отлучился, так с какой же стати, не ставя его в известность, мулла принимает гонцов, тем более — ночью?

Хотя Апкадир пытался оправдаться тем, что посторонний человек, дескать, приезжал по делам, связанным со служением вере, Шакман дал ему за самочинство хороший нагоняй. Пусть помнит: хозяин на тамьянской земле — один, и никто не вправе поддерживать без его ведома какие бы то ни были сношения с другими племенами. Для пущей убедительности внушения Шакман велел выпороть на глазах муллы провинившегося табунщика. Разумеется, к мулле и впредь будут ходить и приезжать люди. Пусть ходят, пусть приезжают. Но почему в последнее время делается это в обход предводителя племени? Почему приезжие не просят сначала разрешения или благословения у Шакмана?

Мулла явно наглеет. Слуга божий перестает считаться с главой племени. Значит, Шакман ослабил поводья. Значит, как предводитель проявляет слабость, недальновидность. В самом деле, давно он не предпринимал ничего такого, что привлекло бы к нему всеобщее внимание, подтянуло всех.

Роль предводителя заметно повышается, когда племени грозит опасность. Тут уж народ волей-неволей сплачивается вокруг своего турэ. Ну, а если не грозит опасность? Как тут быть? Нет, Шакман не против мира и спокойствия, но вызвать в племени некоторую напряженность он считает полезным. Для этого можно натянуть отношения с каким-нибудь племенем послабей. Или, по меньшей мере, пустить слух, что соседи собираются напасть на тамьянцев. Слишком спокойной жизнью порождается беспечность. Неспроста же конокрадам удалось угнать из табуна лошадей и по тамьянским лесам бродит какая-то одноухая личность.

Выяснив, что у муллы ночью побывал гонец из племени Ирехты, Шакман подумал: «Может, пощипать этих самых ирехтынцев?» Смелая мысль приятно пощекотала его самолюбие, даже в жар бросило Шакмана. Однако такая затея успеха не сулила. Конечно, неплохо, очень неплохо было бы сбить спесь с ханского угодника Асылгужи. Получил, видите ли, тарханские привилегии и задрал нос — не доплюнешь. Но поднять руку на ирехтынцев — значит, заранее обречь себя на поражение. Это Шакман хорошо понимал. То ли привлеченные тарханством Асылгужи, то ли в надежде на верную защиту, к племени Ирехты помимо кара-табынцев присоединились еще несколько родов. Тяготели к нему и гарейцы, кайпанцы, таныпцы, даже далекие гайнинцы. Попробуй пощипать племя, имеющее за спиной такую силу, кроме собственной! Остается только тешить себя надеждой, что проклятый Асылгужа вот-вот отправится на тот свет.

Кстати, прижав как следует муллу, Шакман допытался: глава ирехтынцев тяжко болен. Гонец от него, оказывается, для того и прискакал, чтобы передать мулле приглашение Асылгужи. Надеется, видать, что служитель аллаха исцелит молитвами.

Шакман запретил мулле ехать к Асылгуже.

— Нет, нет! — сказал он властно. — Коль ему нужен тамьянский мулла, пусть бы обратился с просьбой к его хозяину! Не вздумай отправиться к нему без моего позволения!

Правду сказать, сам факт обращения главы такого могущественного племени, как Ирехты, к мулле Апкадиру порадовал Шакмана. Мулла не чей-нибудь, а его; не кто-нибудь, а он, Шакман-турэ, привез Апкадира, подобрав в Казани. «Погоди, Асылгужа-тархан, еще покланяешься племени Тамьян, коль жить хочешь!»

Шакман пока не в силах открыто сшибиться с ирехтынцами. Приходится ждать благоприятного стечения обстоятельств. Может, в самом деле Асылгужа уже недолго протянет. Перед смертью все равны, тарханством ее не отпугнешь. Глядишь, в один прекрасный день покинет этот мир и надменный Асылгужа…

Да, Ирехты пока Тамьяну не по зубам. Но есть же племена помельче! Есть енейцы. Есть их плевенький предводитель Байгубак. Можно нагнать на него страху. И повод для этого есть. Байгубак разгромил сынгранцев, угнал их скот. И приданое, предназначенное племени Тамьян, — у енейцев. «Надо вернуть приданое снохи, — думал Шакман. — И лишнего прихвачу, так плечо не оттянет».