Крылатый лев - [65]

Памятник тоже облепили гномы (похоже, гномьи пацаны), а один обалдуй забрался прямо в бронзовую шляпу и весело болтал босыми ногами.

И вокруг меня кучковались гномы, они посматривали искоса, с любопытством, но, кажется, беззлобно, говорили что-то на своем гырчащем языке. Я смирился с тем, что ни черта не понимаю (меня все чаще посещала горькая мысль о потрепанном синем учебнике) и ужасно удивился, когда важный гном в золоченой мантии и высокой черной шляпе заорал в огромный, искрящийся на солнце мегафон:

— Корррронация! Коррроонация! Корронация!!! — он напирал на Р, и звук выходил раскатистым и гулким.

— Так он по-нашему говорит… — вслух пробормотал я и вздрогнул, потому что оказавшийся возле меня тощий, как камыш, немолодой гном в помятой шляпе тоже отозвался не на гномьем, а на человеческом языке:

— А как ты думал? Короновать-то будут девушку из вашего мира!

— Здесь многие, что ли, язык знают? — сумрачно поинтересовался я.

— Многие, не сомневайся! А старые гномы — так, пожалуй, все до одного. В былые времена ведь в школах не церемонились, знания вбивали — будь здоров. Вот и выучили. Это молодежь нынешняя ничему учиться не хочет… Кстати, я — Берлан! А как девицу-то зовут? Королеву нашу будущую?

— Анна-Виктория. Вишня…

Голова у меня закружилась, и вовсе не оттого, что сижу на крыше. И даже не потому, что короновать будут Вишню!

Оглядевшись по сторонам и приведя в порядок мысли, я, дурак, убедился, наконец, что на улице вовсе не промозглая слякотная осень! Деревья стояли в бледной робкой зеленой зыбке. Сквозь мучительно сухую, болезненную, серую землю через силу пробивалась первая трава. По-весеннему блестело ясное небо.

— Слушайте, Берлан… — сжав кулаки, проговорил я. — А какой сейчас месяц?

— Неграмотный, что ли? — покосился гном. — Апрель! Восьмое число.

Я охнул. Значит, время в Городе берлог идет по-иному! Полгода там пролетели, как день! И осталось мне жить не больше недели. Если, конечно, не отыщу Крылатого Льва.

— Берлан… А где же Облачный пик?

— Да вон там торчит.

И я увидел вдали острую, как игла, вершину.

Глава 29

Мне бы рвануть туда сломя голову! Но позади скучал, позевывая, молодой гном с карабином, и с побегом я решил повременить.

— Вишня, значит… — повторил старый гном в мятой шляпе. — Приятное имя!

«Звучит сладко, на вкус горько…» — подумалось мне. Я вспомнил, как любил пышные ванильные пироги, что мастерски стряпал отец, и однажды в детстве решил попробовать ванилин. С трудом отыскав его в посудном ящике, я зачерпнул большой ложкой белый порошок, поспешно лизнул — и долго плевался. Ванилин, окутывающий выпечку восхитительным сладким ароматом, оказался редкостной гадостью, отвратительно горькой, куда хуже полыни.

При воспоминании об отце сердце налилось свинцовой тяжестью, да так, что больно стало дышать. Я закашлялся, вытирая не к месту выступившие слезы, и ничего не сказал гному. Да тот, похоже, и не стремился завязывать беседу, а если и бормотал чего-то, — то это так, по-стариковски.

Берлан монотонно бубнил что-то о троне, обрядах, монетах, но я слушал его вполуха, пытаясь хоть как-то примириться с мыслью, что сейчас уже весна. Думать о том, что Вишня променяла меня на несметные гномьи сокровища, было еще горше.

Как разделяет глубокая черная трещина пересохшую, жаждущую дождей почву, так и мою жизнь раскололо лицемерное предательство, с которым я никак не мог смириться.

А церемония шла своим чередом. Оркестр, устроившись на соседней низенькой крыше, громыхал марши — гномы играли неистово и раздувались, как воздушные шарики, когда дудели в трубы.

Белые и черные пони, украшенные блестящими попонками, бумажными фестонами и бубенцами, гордо вышагивали по мощеной белым камнем мостовой, высоко вскидывая золоченые копыта. На пони гордо восседали гномы в остроконечных шляпах и серебряных накидках. Впереди, на крупном рыжем коне, возвышалась пухлая кудрявая всадница, в которой я без труда узнал Терезу. Она все-таки успела накинуть длинный сияющий плащ, но из-под него виднелись те же черные бриджи. И шляпа была прежняя — пляжная, соломенная, с розочками.

— Эх, хороша наша королева! — восхищенно зацокал болтливый гном, назвавшийся Берланом. — А плащ-то как сверкает! Камнями расшит, видишь?

— Рубинами, наверно? — равнодушно предположил я.

Берлан посмотрел на меня так, как если бы снеговик попросил стакан чаю.

— Что ты! Рубины-изумруды в тайниках хранятся. А это так, красота стеклянная. Вроде елочных шариков.

«Эх, Вишня… Променяла ты меня на гномьи стекляшки…» — горько вздохнул я. Можно было бы позлорадствовать: мол, будешь теперь перебирать блестящие осколки, командовать пушкарями, на пони разъезжать… Замуж за бородатого гнома выйдешь. Только богатой не станешь. Гномы свои сокровища никому не дадут.

Но мне было так тоскливо, что и злорадствовать не хотелось.

Уверенно управляя гарцующим красавцем, Тереза приблизилась к памятнику и ловко соскочила с седла. Легким движением коснувшись оранжевой гривы, будто поблагодарив великолепного коня, она церемонно поклонилась громадному бронзовому гному на постаменте — и, к моему немалому изумлению, тот не только слегка поклонился в ответ, но и приподнял громадную, как цирк-шапито, шляпу. Сидевший в ней гномий пацан чудом удержался, не выскользнул, вцепившись ногами-руками в блестящие гладкие поля.