Кружилиха - [24]

— Ненормальные! — сказал Сережка, глядя на них сверху. Сел. Спустил ноги, примерился и тоже поехал вниз с серьезным выражением лица.

Прокатившись несколько раз, пошли к тетке. Бревенчатая изба была обнесена бревенчатым забором, бревнами была вымощена улица перед избой… Тетка встретила гостей у ворот. Она закричала:

— Гулены, когда поезд гудел, а они только сейчас идут, я бы ушла и избу заперла, вы бы до вечера на улице стыли!.. — и пошла впереди них в дом, добавив: — В оболочке в избу не вваливайтесь; оболочку в сенях оставьте.

Толька недоумевающе оглянулся на Сережку.

— Пальто сними, — объяснил Сережка. — Она оболочкой пальто называет…

Вход в избу был через крытый, полутемный двор, а сени светлые, как горница. Внутри почти вся изба занята громадной печью. Тетка скинула шаль, бросилась к печи, ухватом стала метать на стол горшки — большие и маленькие… Генька вошел из сеней, стоял и смотрел на тетку и вдруг сказал:

— Здравствуйте, тетя.

Тетка не обратила на эти слова никакого внимания и стала кормить их кашей и поить горячим молоком. Потом она убежала, шибко протопав валенками по лесенке. Генька видел в окошко — тетка пронеслась по улице, как автомобиль.

— Что у нее случилось? — спросил Толька.

— Ничего не случилось, — сказал Сережка, — просто боится опоздать на работу. Она бригадир.

На стене вокруг зеркала висели карточки офицеров. Их было много — с орденами и без орденов, с усами и без усов, а один с бородкой. Сережка сказал, что это теткины сыновья.

— А муж у нее есть? — спросил Толька.

— Так вон же муж, — сказал Сережка. — Тот, что с бородкой.

Оставив Геньку караулить дом, Толька и Сережка пошли гулять. Народу на улице не было.

— Им гулять сейчас некогда, — сказал Сережка, который часто бывал в деревне и все знал. — Ремонтируют инвентарь к весеннему севу. Мужчины ушли в армию, управляются женщины, старики и молодежь нашего возраста. В общем, та же картина, что у нас на Кружилихе.

Избы были одинаковые, из бревен, окна высоко — не дотянуться рукой. На одну такую избу показал Сережка и сказал:

— Тут живет батюшка.

— Какой батюшка? — спросил Толька. — Поп?

— Он не простой поп, — сказал Сережка. — У него медаль есть: он собрал деньги на танковую колонну. Среди этих, знаешь, что в церковь ходят молиться. Среди православных крестьян.

Остановившись, они посмотрели на окна. Ничего не было видно за белыми занавесками.

— Интересно, — сказал Толька, — откуда они берутся — батюшки? Как делаются батюшками?

Но этого даже Сережка не знал. И, строя разные предположения на этот счет, они по разъезженной дороге пошли к лесу.

— Вставайте, сони, будет спать! — разбудила их утром тетка. Смотрите, день какой!

Толька вскочил и зажмурился: прямо в глаза ему ударило солнце. Невозможно жарко было от солнца, от пылающей печи, от овчин, расстеленных на полатях.

— Фу ты, — сказал Сережка, поскорей слезая с полатей, — я весь вспотел.

Он огляделся заспанными глазами:

— А Генька где?

— На огороде играет. Идите и вы, смотрите, как зима с весной встречается…

Толька вышел в огород. На высоких грядах, покрытых снегом, растекалось солнце. Беззаботно синело небо. Воробей присел на забор, подпрыгнул, повернулся вправо и влево, воробьиный хвост задорно торчал вверх, круглый коричневый глаз удивленно и весело поглядел на Тольку, что такое происходит? Чем это пахнет? Ведь до весны еще далеко!

— Толька, — сказал Генька, — давай не уезжать отсюда. Давай тут жить, и все.

— Ты это тетке скажи, — сказал Толька, которому и самому вдруг до тоски захотелось пожить в деревне. — Я тут не хозяин.

Генька побежал в избу и сказал тетке:

— Толька сказал, что мы у вас останемся жить.

— А живите, мне что, — сказала тетка. — Вот завтра с утра в район поеду, возьму вас с собой. Небось никогда лошадьми не правили, поучитесь.

Толька подумал: что-то говорят о нем на заводе. Ищут, наверно. Бригадир ругается, Федор ругается, мать охает и тоже ругается. Но так захотелось ему научиться править лошадьми, так не хотелось уезжать от сосен, приволья и от Сережки, что он прогнал неприятные мысли. А если бы он заболел? Если бы, например, он сломал себе руку? Ведь обошлись бы без него…

Целую неделю мальчики прожили в деревне и порозовевшие, с бидонами и кошелками гостинцев для Сережкиной матери возвратились на Кружилиху.

Толька скучнел по мере того, как поезд приближался к Кружилихе. Остаток дня он просидел у Сережки, потом с отвращением пошел домой. Открыл дверь своим ключом, посмотрел — мать и девчонки спят, Федора нет дома, — и поскорей забрался в постель… Скоро пришел Уздечкин; Толька закрыл глаза и стал ровно дышать.

Уздечкин повернул выключатель и увидел Тольку.

— Негодяй, — сказал он тихо, чтобы не разбудить девочек; лицо его потемнело, на скулах заходили желваки… — Негодяй, если бы она не сестра тебе, я бы сейчас, сию минуту… как есть — на улицу… Он прислонился к дверному косяку и замолчал.

Толька быстро сел на кровати и крикнул:

— Ну и ругайся, я знал, что ты будешь ругаться, ты только и знаешь, что ругаться…

Уздечкин смотрел на него, лицо его все темнело…

— Ты и с ней ругался! — кричал Толька, спеша взять перевес в этой ссоре, где — он это прекрасно понимал — он был кругом виноват, а Уздечкин прав. — У тебя все плохие, ты один хороший! Тебе плохо, так ты на всех кидаешься!..