Крутые перевалы - [3]

* * *

В это утро теплый ветер погнал сизые клочья тумана от синеющих Саянских предгорий. Впервые в эту весну солнце печатало бронзой лица людей, румянило только что выскочившую зелень и выжимало из рыхлой землян голубоватый пар.

Давно табуны скота затерялись в солончаковых равнинах, а над селом еще бродила, тихо ступая, сонь. Около мельницы, что приткнулась к высокому меловому обрыву, плескали веслами рыбаки и ржали проголодавшиеся кони помольщиков. Свободные от засыпки мужики грели на солнце наломанные спины.

Пастиков удивился, встретив во дворе своего заместителя Ивана Панферовича Соколова. Тот зашел, когда разведчики погрузились и собирались выезжать. Рыжебородый Соколов поклонился горожанам и развел длинными руками.

— Да ты уж сгоношился?

— Как видишь, справились. — Пастиков туго перетягивал живот поясом с патронташем и улыбался, обнажая зубы. — А ты разве сегодня не выезжаешь на почин?

— Какое! Все у нас слажено, да ребята послали за тобой… Попрощаться, мол, желательно.

Пастиков перевел омраченные глаза на подошедшую Стефанию и сжал, в кулак расколотый козырек кепки.

— Не дури, мужик… Я, брат, не обожаю шумоты.

Соколов поскреб в пояснице и лукаво улыбнулся.

— Теперь не минешь, Петро Афанасьевич… Я там, у плотины, народ приостановил…

Пастиков хлопнул по голенищам полуболотных сапог и захромал к окну.

— Давай, мать, вещи! — досадливо крикнул он.

И когда передняя подвода тронулась, он забросил на ходу связку и пошел рядом со Стефанией.

— Бенефис тебе устраивают, — усмехнулась она.

— А, переплетень дурацкий!.. Время только теряют!

— Ничего… Ты, товарищ, плохо понимаешь. Это хорошая зарядка для них и для нас.

Сзади размашисто шли Севрунов, Додышев и сухощавый проводник Самоха. Семен Петрович, как сорока на колу, вертелся на высоком возу.

Телега вильнула за угол последней избы и быстро загромыхала под уклон к мельнице. У плотины пестрел скученный обоз, уходящий по кривляку за расцветающие кусты ракитников.

Ветер подхватывал из вешников ажурные клочья пены и белыми птицами мешал их с говором людей и шумом мельницы.

— Пастиков! Ты должен сказать им речь, — не унималась Стефания.

Передняя подвода остановилась около собравшихся в кучки колхозников.

— Ну, Петро Афанасьевич, поднимайся, парень, — настаивал Соколов.

— Просим! — громыхнуло по прибрежным зарослям.

Пастиков с трудом залез на телегу и, установив ноги на крышке какого-то ящика, неуклюже взмахнул кепкой. Голос повиновался плохо.

— Ну за каким чертом, товарищи!.. — Он сорвался с ящика и оперся рукой на плечо Стефании. — Ведь надо сеять, а вы… из-за одного человека… А вот насчет Шайтан-поля подумайте. Работы тут будет невпроворот всему району. Мы должны расчесать космы тайге и по гладкой дороге погнать советскому государству мясо, пушнину и дорогие рога…

Пастиков выронил кепку и, хватаясь за воздух, опустился на грядку телеги. Из толпы на него смотрели два темных глаза Анны. Крики колхозников гулко рассыпались по кустам, будто залп из берданок. И тут же, сворачивая вправо, рванули с места тракторы, за ними конные плуги, диски и сеялки. Пастиков махал руками, пока подвода не скрылась за бугром.

* * *

Былым кочевникам и охотникам да зверью и птице разве известны необозримые рыбинские степи и прорезающая их река Сыгырда, кстати сказать, потерявшая здесь свою горную мощь и прозрачность. Впрочем, в недалекие еще времена по этим солончакам гнали скотопромышленники гурты тучного монгольского и хакасского скота. А еще позднее вихрем носились отряды партизанских пластунов.

Солончаковые низины уходят от Рыбной на сотню верст и прерываются лесистыми горами, откуда и ведет свои истоки крутоплесая, шумноводная Сыгырда (по-камасински — «красавица»). Рыбинские стада проникают в степь не дальше десяти километров, остальным простором владеет дичь, с незапамятных времен ведущая здесь свое родовое начало. Степь блещет озерами, будто вымытыми окнами, а ближе к тайге встречаются каменные курганы и надгробные плиты с надписями.

И разведчикам нужно было двое суток, мелькнувших малиновыми зорями, для того, чтобы по разжиженным дорогам, объезжая болота и холмы, добраться до Черной пади. Здесь Сыгырда петляет вокруг выкинувшихся к небу гранитных утесов, воды ее блещут прозрачностью.

При виде темно-бурой опушки кедровника разведчики повеселели. Солнце бросало последние лучи на оставшуюся позади равнину. В лесу темнело, пахло подвальной плесенью, брусникой и смолью.

Самоха Кутенин, старый таежник, разжигал костер под двумя кедрами.

Без угрызения совести он тесал щепу с ценнейшего плодового дерева и насвистывал песню. Остальные, кроме ямщиков, ушли на озеро охотиться. Привязанные к оглоблям лошади бряцали сбруей и махали хвостами, отгоняя занывших комаров.

На телегах дальше ехать было нельзя, и ямщики туго набивали вьюки. Семен Петрович, привалившись головой к кедру, сквозь сон прислушивался к незнакомым звукам таежного шума.

— Ты, Самоха, как присоекшился-то? — спросил низкорослый и косолапый парень в длинном азяме.

— Так же, как и ты, — шепелявил Кутенин от трубки.

— Надоело што ль сторожить-то?

— Кань оно в лужу!.. Я, поди-ко, охотник.