Крутые перевалы - [2]

— Не загадывайте! — Пастиков подхрамывал и смеялся. — Сам рвался на новые места… Оно и вам плохого не будет… Ну-ко начнем дорогу прорубать или кладь, к примеру, возить…

* * *

Пастиков не заметил, как подкрался свежий вечер. Под гору к реке пылило стадо, — там раскинулись колхозные дворы, построенные два года назад. И теперь, когда после сдачи дел ощутил отрыв от людей, с которыми сжился, — больно заколотилось сердце. Страдные дни артели вставали, как верстовые столбы. Два года он шел упорно, подобно лошади, в гору с тяжелым возом и этой весной надеялся взять первенство не только в своем районе, но и в целом крае. Цифра триста шестьдесят дворов четко засеклась в мозгу: сколачивать артель пришлось ему с немногими помощниками.

Незабываемые годы прибавили седины на висках Пастикова. И, может быть, сознание пережитого дерзостно толкало его к новым действиям, как бойца, упоенного битвой.

Припадая на левую ногу, Пастиков животом наткнулся на зад телеги, загородившей ворота. Подняв голову, он убедился, что телега была не одна. На возах под брезентовыми полотнищами громоздились какие-то, видимо, легкие вещи.

— Кого привезли? — спросил он у подводчиков, куривших на крыльце.

— А кто их знает, в тайгу, до Черной пади едут.

— Дальше, кажись…

В квартире слепо мигала пятилинейная лампешка. Столкнувшись с молодым камасинцем с узкими глазами и широкоскулым лицом, он сразу понял, что это переводчик.

— Не ожидали нападения? — спросил высокий чернобородый, поправляя роговые очки.

Пастиков поздоровался с приезжими. Всмотревшись, он заметил, что чернобородый — совсем еще не старый и крепкотелый мужчина. Пастикову понравилась его простота. Зато колючий взгляд маленького и гладко причесанного соседа неприятно кольнул.

— Телеграмму получили? — спросил камасинец, закуривая папиросу.

— Получил вчера, а ждал денька через три-четыре.

— Только вчера?! — послышался звонкий голос женщины. Она поднялась из темного угла и одернула борки широких шаровар, сшитых специально для тайги. Фигура женщины заслонила собой маленького камасинца.

— А мы надеялись, что ты уже здесь все приготовил к отъезду.

Светло-русые волосы и большие серые глаза в упор приблизились к Пастикову. Его мать Матрена Иовна поджала синие губы и сухо улыбнулась из кути. Ее поражали, неизвестно почему, вьющиеся вихры волос приезжей и эти широкие штаны, не приличествующие облику женщины, а главное то, что та едет в тайгу с четырьмя молодыми мужчинами. По поведению же приезжей старуха не замечала, чтобы она страшилась своего положения.

— Мне в крае много говорили, как ты осаждал письмами относительно Шайтан-поля… Молодец! Давай, знакомься с публикой. — Женщина отступила и ткнула себя пальцем в грудь:

— Это вот агроном, так и помни, товарищ Пастиков. Партийка… А зови меня просто Стефанией. А вот это — студент туземского техникума Додышев — камасинец и переводчик. Ну а эти товарищи — зверовод и землемер, фамилий их я еще и сама не знаю.

— Севрунов, Александр Андреевич, — сказал чернобородый, поправляя очки, — а сосед — Сонкин Семен Петрович.

Семен Петрович шевельнул тонкими губами и гордо закинул голову. И тут же все заметили его женский подбородок, делающий лицо мужчины злым.

— Все как-то деется у вас с налету, — заскрипела Иовна. — Собрался ехать, а не знай, в чем отправлять парня… Што-ись подштанниками хоть рыбу лови.

— Не в этом дело, мать, — законфузился Пастиков.

Иовна подняла уплывшие в глубь орбит глаза и понесла к столу рыжий самовар. Мужчины вышли умыться, а старуха дивилась ловкости Стефании, с которою та вскрывала консервные банки.

— Ну и могутная ты, девка, — не утерпела старуха, когда приезжая села к столу.

— Да ничего, мать, не выболела пока.

— Видать, детей не вытравляла? — заключила Иовна.

— Нет, два аборта сделала, а теперь рожаю… Сына трех лет оставила дома с матерью.

Стефания говорила отрывисто и совершенно не замечала, что ее слова действуют на старуху, как холодная вода зимой. Усомнившись в правильности своего восприятия, старуха щупала морщинистый лоб.

— А у нас ныне все бабенки выкидывают и бегают по больницам, оттого и поджарые, как собаки.

— Я не люблю лечиться, да и некогда… Садитесь, бабушка.

— Мы успеем… Чаюйте, вы с дороги.

— Всем хватит… Сына-то почему не женила? — Стефания вывалила из мешка сушки, которыми загородила половину стола.

— Лешак его женит, скоропостижного, — отмахнулась старуха.

Ужинали с большим аппетитом. Севрунов и Стефания расспрашивали Пастикова и Додышева о предстоящей поездке. И только Семен Петрович молча жевал и часто поправлял черные усики. Получалось как-то само собой, что его не замечали.

— Сетки-то не забудьте, — советовала Иовна. — Там гнусу, упаси бог.

Уже прогорланил в сенях петух. Из-за широкой реки Сыгырды поплыла розовая полоса наступающего утра. Разведчики поместились на полу, все вряд.

— Ложись на мою кровать, — предложил Пастиков Стефании.

— Глупости!

Женщина свернулась в углу и надернула сверху резиновый плащ.

— Спокойной ночи, товарищи, — позевнула она.

С реки доносилась воркотливая хлюпь волн и крики встревоженных гусей. Недремлющая весна колобродила в своем первородном буйстве. И может быть, оттого и сон разведчиков окутывался вечными человеческими тревогами. Недаром Иовна зажгла в своей кути коптилку и принялась снаряжать сына в неведомую дорогу. Ворочался, хрустя подостланной осокой, Семен Петрович и неровно всхрапывал Додышев, которого толкала в бок Стефания.