Крутые мужики на дороге не валяются - [8]

Эй Вы там, наверху, что это за любовь такая? Я Вас спрашиваю?

И только когда запас слез иссяк и иссохшие глаза Иова, словно вытянутые вакуум-насосом, готовы были вывалиться из орбит, а беззубые десны свело от боли, Бог наконец спустился с небес и похлопал Иова по голому черепу, приговаривая: «Ты держался молодцом, сын мой. Вот теперь я тебе верю. Я расскажу про тебя в своей книге, Библия называется, на первой полосе. Ты у меня станешь звездой, образцом благочестия». Иов упал на колени, гремя костями. Исходя слюной, он принялся лобызать Богу пальцы ног и благодарить за испытания.

История Иова и Жулика казалась мне настолько кошмарной, что я спать не могла. И все спрашивала у мамы, зачем Бог так поступил, если он действительно любил Иова. Мама со вздохом отвечала, что эта история и впрямь какая-то странная, но зато Бог так сильно любил людей, что отдал им своего единственного сына. А люди распяли этого сына на кресте.

Я возмущалась:

— Как же он отдал своего сына, если тот потом воскрес и вернулся обратно?

— Это уже неважно, — отвечала мама, легонько отталкивая меня локтем, чтобы я не мешала ей натирать воском стол, — Бог же отдал его, вот что главное.

— Но ведь он прекрасно знал, что сын умирает понарошку…

— Ну да… И все-таки ему было больно видеть, как сын страдает.

— Сам-то он уксуса не пил, и копья ему в бока не впивались!

— Ну как ты не понимаешь? — пыталась объяснить мама. Ей никак не удавалось стереть следы бутылок со столешницы, и это ее бесило. — Как ты не понимаешь, что его сын — это и есть он. Ты что, забыла?

Ее аргументы меня не убеждали. Лежа в кровати, я представляла себе несчастного Иова, его обуглившийся дом, замученных детей, червей, с хрустом впивавшихся в его тело, пока он превозносил Бога.

— Значит, это и есть настоящая любовь? — спрашиваю я у себя, глядя на даму, которая сидит на скамье передо мной и, склонив голову, молится, то и дело проверяя, на месте ли сумочка, зажатая между ног. Похоже, она тоже не склонна Ему доверять. В противном случае оставила бы сумочку на скамье, а я бы преспокойно ее умыкнула, пока дама шепчет да причитает.

Значит, так и надо? Со всей жестокостью довести ближнего до полного истощения, чтобы убедиться в его любви.

Он тоже все время так поступал. Пользовался моей любовью, удирал, как воришка. С Ним я поняла, что такое быть покинутой и что значит умирать от любви. Когда Он возвращался, я была на седьмом небе от счастья.

А потом снова наступала пора одиночества.

Ожидания, страха и злости.

Но Он всегда возвращался. Я набрасывалась на Него с кулаками и угрозами. Он смеялся, пытался меня остановить, крепко обнимал, клялся, что любит меня одну. Так Он говорил, так напевал, пока я осыпала Его ударами. Любовь моя, моя принцесса, ты же знаешь, что я люблю тебя одну, тебя одну, так будет всегда… Он приникал губами к моей шейке, и я таяла в его объятиях. Ему оставалось только приподнять меня и закружиться по комнате со мной на руках, бормоча нежные слова, — и вот уже былая обида забыта, и мы оглушительно хохочем, хохочем вместе с Ним.

Ну почему Он ушел?

Может быть, Он еще вернется?

Вы там, наверху, скажите, Он вернется?

Ну вот. Сейчас я опять зареву. Эй, бедолажка, будет тебе терзаться. Хватит. А то ведь скоро совсем спятишь. Распахни глаза, пораскинь мозгами, скажи что-нибудь путное.

Он умер.

Вот вам!

Умер. Умер. Умер.

Умер и зарыт.

И вся твоя филосоплия Ему теперь не поможет. А тебе осталось только вспоминать.

Нажми на кнопочку, и память тут же подсунет нужные эпизоды. Безжалостные детали. Маленькая часовенка при больнице Амбруаза Паре. Его тело в гробу. Механические движения кропила. Священник, комкающий фразы: ему только что сообщили, что следующий покойник уже ждет своей очереди… Аминь. А Он с высоты своего положения откровенно насмехался и над священником, и над кропилом. На лице застыла улыбка успокоения. Он лежал такой нарядный, в парадных штанах, скрестив длинные пальцы. Казалось, Он заскочил сюда на минутку, просто прилег отдохнуть.

Мой папочка.

Мне не верилось, что Он умер. Я думала, Он посмотрит, как там наверху все устроено, а потом вернется и расскажет мне. Как та итальяночка, которая три часа была мертва и за это время успела все рассмотреть и сообщить близким. Там хорошо. Следуйте за мной. Там розы и мед. Бестелесные херувимы обдувают вас свежайшим зефиром. Какие там фрукты, какие сласти! Живи себе припеваючи и в ус не дуй! Нечего дрейфить! Там все в мармеладе!

Я, конечно, не думала, что Он угодит прямиком в рай. Ему, наверное, пришлось сделать остановку, малость подзаняться душой.

И все-таки… Я ждала, что Он вернется.

Он был таким огромным. Большой нос, большой рот. Длинные ноги, длинные руки. Крупные губы. Он был таким неверным. Со всеми. Без Него всегда бывало пусто. Но, находясь рядом, Он занимал собой все пространство. Мужчины нащупывали в карманах банкноты, женщины оголяли плечи. А Он выбирал. Дружка-собутыльника, подружку на одну ночь. Соблазнял. Это было делом Его жизни. Он заглядывал людям в глаза, как в зеркало, любуясь собственным отражением, и взгляд Его синих глаз мгновенно становился бархатистым, губы расплывались в улыбке, руки привычным движением отправлялись в карманы, предварительно пригладив непослушную прядь, — и вот Он уже увлекает жертву за собой, словно обволакивая своим могучим телом, а потом целует на прощание и уходит прочь.