Крутой вираж… - [49]

Маша-Мэри? Хорошая девушка. И чего греха таить — привлекательна, как женщина. Не отказался бы. А, как жена, на долгие годы? Не знаю, не уверен. Почему? Слишком она американка. Не всегда сможет понимать его. Там, на родине об этом бы и не задумывался. Нравится, любишь — и всё, можно жениться. Вы оба выросли в одном огороде, а потому почти всё понимаете одинаково. Здесь — нет. Здесь ты в окружении людей другой веры, других ценностей, другой культуры. Поэтому дом должен быть, как цитадель, в которой можно при случае спрятаться, отгородиться от остального мира. Цитадель? Галифакская цитадель? Настя?

Вспомнив о Насте, прислушался к себе, к своему сердцу: «Нет, не ёкнуло». Давно это было. В прошлой жизни. К тому же, Настя сильно изменилась. Нет, не в том смысле, что стала старше, взрослее, рассудительней. Это тоже. Но Виктору бросилось в глаза, что она заметно изменилась внешне. В худшую сторону. Голову она держала постоянно опущенной вниз, словно под невидимой тяжестью. И ещё — ноги. Ах, какие у неё были ноги тогда, ещё дома! Где они, эти стройные, с мягкими округлостями, ноги! Они словно бы подкосились под гнётом жизненных невзгод и потеряли свою привлекательность. Его охватила жалость. Жалко было Настю, жалко себя, жалко, что у них не сложилось. Они ещё очень молоды, а такое ощущение, что жизнь уже прошла.

Но ведь брак — это не обязательно страстная любовь. Настя — свой человек, близкий по духу. Всё возможно. Посмотрим. И отец, конечно, прав — нужно ускользать от их опеки. Самое простое — в Канаду. Галифакс — хорошее место. А еще лучше Кентвилль. Но не сразу. С Биллом надо будет связаться, так — на всякий случай. Прозондировать обстановку. Может быть, о нем забыли, и он никому не нужен?

Живя в Стратфорде, Виктор редко посещал публичные места. Сначала ему нравилось ходить в кино. В основном, по практическим соображениям. Кино помогало в освоении языка. Но оно не давало живого общения. Его часто посещала беспричинная тоска. Стал захаживать в бар.

Там он и познакомился с Ником. Виделись они не часто. Обычно Ник уезжал в долгие поездки, когда же возвращался, то брал себе недельную передышку. Тогда и случались их встречи. Когда Ник появлялся, звонил Виктору, и они встречались в баре. Разговаривали. Обменивались впечатлениями. У Ника была девушка, с которой он встречался не часто, но регулярно. Иногда говорил: «Вот накоплю денег, куплю домик где-нибудь в тихом месте и будем мы с Наткой (так он звал свою подругу) жить-поживать, да детей рожать». Как-то Натка пришла с подругой. Как потом Ник признался, чтобы познакомить её с Виктором. Но без результата. Не проскочила искра. А без искры, какая же может быть подруга!

С Ником они часто вспоминали о жизни в Советском Союзе, сравнивали: «А у нас, а у них». У нас — значит в Советском Союзе. Виктор скучал по дому. Это не было ностальгией, если под этим подразумевать беспричинную тоску по родной земле. Ему недоставало привычного образа жизни. Недоставало общения. Русской речи и людей, поведение которых было предсказуемо. Вспоминая Алика и других своих друзей, он мысленно с ними разговаривал, прикидывал, а как бы они поступили в той или иной ситуации. На работе или на улице его редко покидало напряженное состояние — он постоянно следил за собой, за своей речью с тем, чтобы не выделяться на фоне других людей, которые, в основной своей массе для него оставались чужими.

Как-то Виктор спросил у Ника, тоскует ли тот по Родине, имея в виду не родной край, а именно страну, то есть Советский Союз:

— Ты хочешь спросить, не чувствую ли я себя предателем? Нет, я страну не предавал. Честно воевал и не по своей воле в плен попал. Но почему после всего пережитого в этой тяжелой войне, я остаток своих дней должен гнить в тюрьме? Разве для этого я родился? И разве я не обязан выполнить на земле свой человеческий долг? Как говорится: посадить дерево, построить дом, родить и воспитать сына? Кто об этом позаботится, если не я сам?

От нас, рядовых граждан наше государство требует готовности отдать за него свою жизнь лишь на том основании, что от рождения ты являешься его подданным. Впрочем, это касается не только Советского Союза — любого государства. Я разделяю понятия Родина и государство. Государство, как система управления проживающими на его территории людьми, может приниматься сердцем конкретного человека, а может — и нет. Государственные системы могут меняться, в то время как люди остаются вместе со своей культурой и человеческими ценностями, которые складываются веками.

Ни Родине, ни государству я не изменял. Это государство изменило мне и таким как я, когда стало нас сажать в тюрьму лишь зато, что мы остались живы. По их понятиям я должен был сгореть в танке. А я не сгорел, выполз из горящего танка обожженный и в беспомощном состоянии оказался в плену.

Я отказался от той судьбы, которую готовило для меня мое государство. А вот от Родины я не отказывался. Если бы нужно было, и сейчас готов воевать за свободу своей страны. Только если уж говорить о верности стране, то, прежде всего, следует под этим понимать Отечество. Не просто место, где ты родился, а Отечество — как землю предков, землю на которой стоит твой дом, живёт твоя семья и твои дети, в которых продолжается твоя жизнь. Нет, России я не изменял и хотел бы жить там, но теперь, видимо, уже не судьба.