Крутая волна - [55]

— На побывку?

— На побывку, — ответил Гордей и выпустил руку. Сашка быстро выдернул ее. Гордей оттеснил плечом Сашку и стал перед Люськой.

— Ну, здравствуй, — тихо сказал он.

— Здравствуй. — Она резким движением закинула косу за спину. — Приехал?

— Приехал.

— Проходи в горницу, — пригласила она и отодвинулась, пропуская его. Гордей прошел мимо нее в горницу. «Даже руки не подала».

Юрка опять крутился возле него, а Люська сидела на кровати и выжидающе смотрела на Гордея. Сашка стоял в двери, подпирал плечом косяк и смотрел настороженно. Вот он оттолкнулся от косяка и сел рядом с Люськой. Но она тут же встала и пересела на табуретку к окну. «Стесняется», — решил Гордей.

— Ну, мне пора, надо еще домой успеть, — сказал он и попросил Юрку: — Проводи‑ка меня.

В горницу заглянула Любава:

— Уходишь? А как же молочка‑то? Погоди, я нацежу.

Она принесла Гордею кружку молока. Он с удовольствием выпил. Юрка тем временем обулся, набросил кепку.

— Я тоже пойду, — сказала Люська.

Гордей пожал плечами и ничего не ответил.

— И мне пора. — Сашка поднялся с кровати.

Вышли все четверо. Сашка не отставал, стараясь держаться поближе к Люське. Наконец она сказала ему:

— Ты вот что, иди‑ка домой. Мы с Юркой проводим.

— Мне тоже не трудно.

— А я не хочу, чтобы ты шел, — сердито сказала Люська. Сашка послушался ее и отстал.

— Его‑то почему в армию не берут? — спросил Гордей, когда они отошли.

— Атаманский сынок! — усмехнулся Юрка. — К Люське вот сватается.

— Значит, замуж выходишь?

— С чего это ты взял?

— Так ведь сватается.

— А я так и побежала. Пристал как репей.

— Откажешь?

— Откажу.

Юрка деликатно отстал, и Гордей спросил:

— Почему не писала?

— О чем писать‑то? Да и некогда было. Как отца с Вовкой взяли, так все хозяйство на мне. Мать старая стала, от Юрки проку что от козла молока.

— А сено кто косил?! А дрова кто заготовлял?! — возмутился Юрка.

— Ладно, ты, — примирительно сказала Люська и спросила Гордея: — Еще‑то зайдешь?

— В воскресенье приеду. После обедни митинг будет.

Они уже вышли на окраину станицы, и Гордей попрощался. Люська теперь протянула руку и тихо, как тогда, сказала:

— Ты заходи.

Всю дорогу Гордей думал о ней, вспоминал, как они тогда подрались, как сидели в снегу и она гладила его щеку. Вспомнил и Наталью и невольно сравнил их. Верно, в них есть что‑то общее. Наталья, пожалуй, красивее и, конечно, образованнее. Но Люська чем‑то ближе. Чем?

Потом ему вдруг стало стыдно, что он все время думает об этом, вместо того чтобы думать о деле. Его послали сюда для важной работы, а он… А ведь не зря послали, здесь все осталось, как было, как будто и не произошло ника кой революции. «МоЖет, это везде так? Интересно, что делается в Шумовке?»

Дорога вынырнула из колка, и Гордей увидел темный угор и три или четыре печальных огонька на нем. Кто‑то в деревне еще не спал.

Гордей ускорил шаг,

2

Его посадили в передний угол, рядом сидела мать, гладила, его руку и, заглядывая в глаза, все повторяла:

— Мужик, прямо мужик стал!

Она совсем усохла и сейчас походила на девочку, рука у нее была маленькая и костлявая.

— Ты ешь, ешь, поди, там с едой‑то худо. Что же не упредил? Я бы шанежек испекла.

Отец сидел по другую руку, искоса поглядывая на Гордея и одобрительно говорил:

— Весь в деда удался. Плечи‑то вон в двери не пролезут.

Шурка, Настя и Сашка смотрели на Гордея с завистью. Сашка опять вздыхал:

— Это надо же!

В зыбке, висевшей под полатями, запищал ребенок. Настя встала из‑за стола, вынула его из зыбки и показала Гордею:

— Вот, племянник твой.

Судя по тому, как отец неопределенно хмыкнул, а мать начала поспешно переставлять миски, племянника Настя нагуляла. Она и сама сейчас смутилась, ушла за угол и там дала ребенку грудь. За столом установилось неловкое молчание, слышно было только, как в кути сопел и чмокал ребенок.

В это время ворвалась Нюрка — кто‑то уже успел сбегать за ней. Видно, что она только с постели: волосы растрепаны, на одной щеке красные полосы — отлежала.

— Батюшки, гостенек‑то какой! — воскликнула она и бросилась к Гордею. Она обнимала его, целовала в губы, в глаза, в нос, не обращая внимания на то, что совсем придавила своим раздобревшим телом мать. Степанида едва выпросталась из‑под нее, хлопнула по спине:*

— Будя уж тебе, лошадь эдакая!

Нюрка села на место матери и вдруг всхлипнула:

— А мово‑то Гриньку убили.

Об этом Гордей тоже не слышал, — должно быть убили недавно. Он не знал, как утешить сестру, и только сказал:

— Что поделаешь — война.

Степанида стала рассказывать, сколько народу поубивало на этой войне. Выходило, что в деревне целых мужиков‑то осталось немного: отец, Васька Клюев, дьякон Серафим, Василий Редька, да трое еще с войны вернулись калеками.

— Дед Ефим и тот помер, царство ему небесное. Ганька вон без правой руки пришел, а куды он без правой‑то? А Пашка Кабан дак и вовсе без ног… — И озабоченно спросила: — Ты‑то насовсем али как?

— Нет, на побывку. Всего на месяц.

— Хоть бы война к этому времю кончилась!

Спать улеглись уже после вторых петухов. Гор — Дей попросил постелить ему в сенях. Едва он разделся, как пришел отец, присел на нары, закурил.

— Ну, что там у вас делается?