Крутая волна - [30]

— Они тебя подпоить хотят да Грушке подсунуть. Ты гляди не поддавайся.

Грушка, вечно измятая и пьяная портовая шлюха, встречая Гордея, гнусаво звала:

— Пойдем, касатик, поучу.

Должно быть, она научила не одного уже молодого матроса.

Как‑то невольно получалось, что когда Гордей уходил из кубрика, то начинал думать о Люське. Он вспоминал, как она тогда в снегу гладила его по щеке, почти физически ощущал ее ладонь, и ему было просто приятно. Но когда он вспоминал, как они, подравшись из‑за ранца, вдруг оба испытали что‑то тогда еще непонятное, его тело медленно наливалось томлением, и он пугался этого. «Неужели и я такой, как все они? И неужели все только в этом?»

Он и сейчас заметил, какое ловкое и упругое тело у этой девушки, как рельефно обрисовалась ее грудь, когда она подняла руку, чтобы изобразить над головой кивер, но все эти наблюдения не вызывали в нем стыда. Каждое движение ее здорового тела было естественным, лишенным всякого кокетства, а за этой непосредственностью поведения он инстинктивно угадывал ее чистоту. И оценил он ее по — крестьянски просто: «Какая крепкая». Он даже по — хозяйски подумал: «Здесь, в городе, она быстро увянет, может, даже заболеет, как отец».

Она неплотно прикрыла дверь, до Гордея доносилось позвякивание посуды и незнакомая мелодия песни, которую тихо напевала девушка. «Веселая», — одобрительно подумал он.

В это время прихожая наполнилась топотом ног, сдержанным шумом голосов, кто‑то громко сказал:

— Наталья, встречай гостей!

Потом все стихло, послышался шепот, и тот же голос предупредил:

— Осторожно, там одна ступенька сломана.

Кто‑то стал по скрипучей лестнице подниматься вверх, а в комнату вошел высокий худой мужчина с бледным лицом и большими, глубоко впавшими глазами.

— Вы ко мне?

— Мне Ивана Тимофеевича.

— Я Иван Тимофеевич.

— Меня Николай Игнатьевич прислал.

— А, Заикин. Ну, что он?

— Просил передать, что не будет на той неделе. В Рогокюль уходим. Еще спрашивал, нет ли посылки из Кронштадта.

— Посылочка есть. Вы когда на корабль?

— Немного поброжу по городу и пойду. К отбою надо поспеть.

— Ага. Тогда погуляйте, а я тем временем и посылочку приготовлю. Наталья!

Девушка заглянула в комнату.

— Вот паренек… Вас как звать?

— Гордеем.

— Вот Гордей погулять хочет, составь ему компанию. Далеко не уходите. Ну, сама знаешь.

— Хорошо, папа, — согласилась Наталья, — Только вы тут не курите, тебе вредно.

5

Наталья успела переодеться и сейчас в сером жакетике и такой же юбчонке казалась еще стройнее. Гордею даже захотелось, чтобы его увидел с ней кто‑нибудь из знакомых, пусть позавидуют, может, отстанут после этого со своими разговорами и Грушкой. Он предложил пойти в сторону минной гавани, но Наталья строго сказала:

— Нельзя.

Они уселись на скамейке, наискосок от ее дома. Вечер был теплый, с моря тянул легкий бриз, его дыхание приятно гладило кожу лица, и Гордей опять вспомнил о Люське. Почему она ничего не написала? Или все это был обман?

— О чем вы думаете? — спросила Наталья.

— Так, вспоминаю.

— О чем?

Гордей помялся, но все‑таки сказал:

— Знакомая у меня есть, шибко вы на нее похожие.

— Вот как? Расскажите мне о ней.

— Зачем? Вам это неинтересно будет.

Должно быть, он сказал что‑то не так. Наталья обиженно пожала плечами.

— Как хотите. — И замолчала.

Они долго молчали, это молчание становилось уже тягостным, и Гордей стал рассказывать о Люське. Рассказывал он сбивчиво, нескладно, какими‑то бесцветными, мятыми словами, и Люська в его рассказе тоже как‑то обесцветилась, стала неинтересной. Разумеется, он умолчал и о драке, и о том, как Люська гладила его по щеке, а без этого отношение к ней было непонятным. Но Наталья слушала его внимательно, не перебивая вопросами, в ее глазах светился неподдельный интерес. И когда Гордей умолк, Наталья, вздохнув, сказала:

— Наверное, она и вправду хорошая. Только рассказывать вы не умеете.

— Уж как умею. — Теперь обиделся он.

Посмотрев в его насупленное лицо, Наталья рассмеялась:

— Вы сейчас похожи на дрессированного льва. — И тут же грустно заметила: — У меня мама в цирке работала. Акробаткой.

— А где она сейчас?

— Умерла. Два года назад. На репетиции она сорвалась с трапеции, упала и отбила себе почки. Всего один месяц после этого жила. Раньше я тоже хотела стать акробаткой.

— А теперь? Теперь кем?

— Не знаю. Наверное, врачом. А вы? Так и будете всю жизнь моряком?

— Это как выйдет. Мне учиться хочется. Все равно на кого, только учиться. Вы вот, наверное, одних лет со мной, а знаете много.

— Ну какие у меня знания? Я и гимназию бросила. Из‑за мамы. Мы с ней все время по гастролям ездили, где там было учиться?

— А отец?

— Он в то время в ссылке был.

«Вот и у меня отец на каторге был, выходит, мы вроде бы и тут ровня», — подумал Гордей. И ему вдруг захотелось сказать Наталье что‑нибудь хорошее, ободряющее и значительное, но ничего подходящего на ум не приходило, в голове вертелись какие‑то привычные, малозначащие слова. Он так и не успел ничего сказать. Из‑за угла вышел минный офицер Поликарпов, возле которого, уцепившись за его локоть, семенила маленькая, нарядно одетая женщина под большой широкополой шляпой с пером. Рядом с длинным и тонким офицером она была похожа на опенок, прилипший к стволу дерева.