Крутая волна - [11]

Единственной утехой Петра стал племянник Гордейка, тот самый подпасок, которого он встретил в первый день возвращения в деревню. Мальчонка оказался сметливым, в нем было столько дотошности, что Петр едва успевал отвечать ему.

— А бабка Федосеевна сказывала, что за мо- рями — окиянами живут люди двухголовые. Правда это? — допытывался Гордейка.

Или еще спрашивал:

— А пошто же корабль не тонет в воде, ежели он жалезный? Гвоздь вот маленький, а и то тонет.

Петр не всегда сам мог все объяснить, как чадо, и тогда они доставали книжки. Этих кни жек Петр привез две. Одна была без корочек и без названия, и рассказывалось в ней о жизни монахов. Эту книжку Гордейка не любил.

— Хуже нас живут эти монахи, только и знают, что молятся. Даже в будни. Давай другую.

Другая книжка называлась «Рассуждения по вопросам морской тактики», и написал ее будто бы знакомый дяде Петру бородатый адмирал, и подарил офицер, с которым вместе в плену были на Филиппинских островах.

— «Люди так различны по складу своего ума и характера, — читал Петр, — что один и тот же совет не годится для двух различных лиц. Одного следует удерживать, другого надо поощрять и лишь обоим следует не мешать».

— Как же не мешать, если надо удерживать? — спрашивал Гордейка.

И Петр сам не знал, как ответить. Они оба принимались рассуждать, и часто, к удивлению Петра, мальчонка высказывал мысли более зрелые, чем дядя.

— Ох, Гордейка, и башковитый же ты мужик! Учиться бы тебе.

И он стал учить племянника грамоте. К концу зимы мальчишка читал уже бойчее самого Петра, а в счете и вовсе обошел его. Дьякон Серафим, прослышавший про его успехи, устроил ему экзамен и остался очень доволен.

— По духовной части его пущать надо, — посоветовал он Петру. — Отец Никодим, того и гляди, помрет, а я сопьюсь, вот и замена нам будет.

— Куда уж нам в попы‑то!

Тем не менее Серафим навязал за ведро браги молитвенник, и Петр нет — нет да и заставлял Гордейку читать его. Но тот читал неохотно и не — внимательно. Читает — читает и вдруг посреди молитвы не к месту брякнет:

— Ты бы ее, Акульку‑то, сразу отодрал за волосы да и приволок домой. Она, сука, на Ваську- то пошто польстилась? Богатый он стал…

— Не твоего ума это дело! — строго обрывал его дядя. Но на мальчонку не сердился и был даже благодарен ему за то, что тот замечает и понимает его душевную тоску.

А ему опять стала сниться Акулька, опять неудержимо потянуло его к тому кирпичному дому, и не одну ночь простоял он под его окошками, а утешения это не приносило, только еще больше растравляло. И не раз уж подумывал он, не извести ли гада Ваську, не подкараулить ли где в укромном месте. Но то ли здравый смысл в нем брал верх, то ли жирой пример брата Егора удерживал, только на убийство Петр не пошел, а решил утопить свою тоску в другом: зачастил к вдовой солдатке Евлампии Хариной, у которой мужик сгинул где‑то под Сучаном.

Но и это не приносило облегчения. Бывало, гладит Евлампию, а сам думает об Акульке, и такая тоска опять находит, что хоть в петлю лезь.

— Не глянусь я тебе, так зачем ходишь? — спросит, бывало, Евлампия, а ему и ответить нечего.

А тут еще кроме тоски об Акульке начала глодать тоска по морю. Уж, казалось бы, отведал он этого моря сполна, по самую макушку. Морскую качку он переносил плохо, выворачивало его всего наизнанку, как пустой карман, и не одну боцманскую зуботычину снес он за эту свою слабость. А вот теперь опять потянуло его к морю. Зачем?

Догадывался, что не само море его тянет. Гля- Дя, как живут люди в деревне, он часто вспоми нал свой флотский экипаж. Там, несмотря на строгости, люди больше привержены друг к дружке, в беде аль в нужде шли на помощь. А тут каждый жил сам по себе, старался выгадать побольше да ухватить пожирнее. Петр понимал, что людей на такую жизнь толкает нужда, жир- ных‑то кусков немного валяется. Понимал, но не одобрял он эту жадность и, бывало, подвыпив, прямо в глаза говорил мужикам:

— Черви вы, а не люди! Кроты! Сидите каждый в своей норе, в нору и тащите. Гордости в вас людской нету!

— А ты вот у нас гордый да голый. От тебя даже баба и та сбежала, — посмеивались мужики.

И оттого, что они посмеивались и даже не обижались на него, Петр еще больше сердился.

— Что вы в жизни видели, для чего живете? Чтобы пожрать да поспать? Да ведь и скотина так живет. Чем вы отличаетесь от нее?

Иногда его всерьез спрашивали:

— А как еще жить? Как вылезешь из нужды, если она тебя за пятки хватает?

А как, в самом деле, жить? Петр на это не умел ответить. Начинал рассказывать про городскую жизнь, но выходило, что и там всяк для себя живет. Покрасивше‑то живут одни баре. Но всем барами жить не получится, кому‑то работать надо.

— Вот нам и написано на роду, чтобы работать. Так, видно, господь распределил.

Сами‑то они несогласные были с таким распределением — это Петр чувствовал.

— Всякого богатства я повидывал много. Вот бы поделить его на всех поровну, — предлагал он.

— А как поделишь? Вон Васька богатее всех нас, а разве он кому что за так отдаст? Грабить его, что ли? Их вон, грабителев‑то — бунтовщиков в пятом годе, вишь, как приструнили?