Крушение - [56]
— Брось, старичок, придумаешь тоже! Тут нечего сравнивать, в общем, брось.
Жан Ле Мерзон, дождавшийся освобождения, важно расхаживает по саду; у него на руке повязка в виде триколора; он смотрит на глицинии, на симметричные окна Замка: сберёг всё-таки родовое гнездо.
Они медленно бредут по аллеям, говоря об обретённом будущем. От этого суматошного дня, от этих обломков, как от отправной точки, Ле Мерзон выстраивает у себя в голове исключающую погрешности последовательность, которую интуитивно видит во всей полноте пронзительный взгляд глаз цвета перванш. А затем поочерёдно лелеет каждое звено: экзамен, диплом «с отличием», предприятие, политика — столько подзаголовков в биографии Жана Ле Мерзона, что с этого дня, опуская случайные подробности, он мог бы хорошо поставленным голосом устраивать диктанты своему будущему панегиристу.
— И это свобода? — насмехается Алькандр. — Вот я ничего не знаю и знать не хочу.
— С таким негативизмом все возможности прошляпишь. Нет, свобода не в том, что ты знаешь, а в том, что ты можешь, чем занимаешься. — В голосе Ле Мерзона непривычная модуляция, он как будто робеет: сейчас откроется то, что его по-настоящему волнует, ведь это его собственная мысль или, по крайней мере, всплывшая в размышлении. Глаза, которые смотрят из-под железных очков, отвлекаются от собеседника, поблёскивают немного, а затем упираются вдаль.
— Пойми, мир надо брать в свои руки, а не отворачиваться от него. Ты презираешь его, потому что тебе в нём нет места… Слушай, я много думал. Презирают то, чего не имеют, чтобы оправдать себя.
— Зелен виноград[30]… — усмехается Алькандр.
— Ну да, всё просто. Твоя любовь всё усложнять наивна. Я строю будущее, потому что хочу быть хозяином — самому себе, вещам, другим людям. Хочу, чтобы от меня что-то зависело. Вот и кую инструменты: математика — это понимание, техника — преобразование и воздействие, политика — власть; вокруг меня не должно быть сопротивления или неясности; я тоже хочу презирать, но на это нужно иметь право. Знать все тайны! Префект полиции, министр внутренних дел — представляешь их взгляд на мир!
Последние слова он озаряет улыбкой, маскируя пафос долей иронии. Но Алькандр намерен идти до конца.
— Это у тебя от дяди. У него в жизни тоже сплошные тайны и заговоры; кстати, думаю, ему сейчас несладко.
Лицо Ле Мерзона багровеет и сморщивается.
— С тобой невозможно говорить серьёзно. И вообще, у меня дела. Пока.
Выходя из ворот, Алькандр вспоминает, с какой целью пришёл; но разве не Ле Мерзон должен был спросить, где он сегодня будет ночевать?
Всю ночь напролёт Сенатриса пророчествовала. Алькандр не пожалел, что уступил ей в уцелевшем сарае с инструментами диван Резеды. Лёжа прямо на земле, завернувшись в одеяла, которые Лафлёры помогли извлечь из-под развалин, ему пришлось слушать изредка прерываемый дрёмой монотонный голос вещуньи, её бессвязное бормотание в ночи. Сначала Алькандр прислушивался, разобрал несколько регулярно повторявшихся фраз, которыми завершалось, а затем начинало новый круг ликование на руинах. Сенатриса ли это говорит? Голос, не подчинённый воле, словно обретает тревожащую независимость, как блуждающий огонёк, который, если его не поддерживать, погаснет. Она говорит о крушении мира, о зловещем и радостном преображении всего в грязь и экскременты, и эта речь, непристойная, пошлая и опошляющая, сама по себе воплощает всеобщий крах; в ней и из-за неё мимолётные явления нереального и беспомощного мира, лишившись ничтожной претензии на содержание и длительность, приминаются, спрессовываются в тёплом мраке бесконечной мусорной свалки.
Алькандр всё же представлял себе, будто после этой ночи, проведённой в одиночестве с матерью, к нему придёт некоторое утешение; другие обитатели Виллы рассыпались по временным жилищам, он привёл Сенатрису в этот сарай и укрыл брошенными одеялами, от которых теперь пахло сыростью и перегноем. Но Сенатриса ни разу не обратила к нему взгляд, пророческая речь лилась в одиночестве, обращённая к ней самой или к миру, а скорее, ни к кому, замыкаясь в себе, как вещь, которой не о чем просить и не в чем убеждать. И вот обессиленный Алькандр, лёжа прямо на земле в сарае среди обломков прошлого и примет безвозвратной радости, просыпается и в тысячный раз оглядывается по сторонам, словно вынырнул из омута кошмаров и угрызений; сквозь стёкла оранжереи и дыры в крыше понемногу сочится свет зари, и возле внезапно уснувшей матери ему остаётся с содроганием признать, что это и есть апогей одиночества. В образах, затуманенных короткими провалами в судорожный сон, смешивается рассвет, мигрень, абсурдная череда мук и предательств. Так заканчивается для Алькандра время ожидания, и с третьим криком петуха, который, слабея, долетает до него сквозь туман со дна ложбины, начинается будущее. Так прощается он с временным покоем, с этой землёй; сегодня он столкнулся с правдой изгнания и неуклонностью отчуждения. Ведь что бы там ни снилось Сенатрисе, сегодня начнётся что-то новое, но Алькандру в этом не участвовать; что-то тронулось с места и будет неумолимо возводиться и утверждаться на развалинах, на нападках и криках той сволочи с окраины, на амбициях Ле Мерзона-сына, дядиных висячих замках, которые не подвели, и на опухшем лице Резеды.
Место действия новой книги Тимура Пулатова — сегодняшний Узбекистан с его большими и малыми городами, пестрой мозаикой кишлаков, степей, пустынь и моря. Роман «Жизнеописание строптивого бухарца», давший название всей книге, — роман воспитания, рождения и становления человеческого в человеке. Исследуя, жизнь героя, автор показывает процесс становления личности которая ощущает свое глубокое родство со всем вокруг и своим народом, Родиной. В книгу включен также ряд рассказов и короткие повести–притчи: «Второе путешествие Каипа», «Владения» и «Завсегдатай».
Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.