Крушение Римской империи - [50]

Фактически, высказываемая Сидонием терпимость в отношении германцев искусственна либо дипломатична: он не хочет иметь с ними ничего общего. «Ты избегаешь варваров, — писал он своему другу Филагрию, — из-за их дурной славы. Я остерегаюсь их, если даже у них хорошая репутация». А другому приятелю, Сягрию, который хорошо говорил на бургундском, что было совершенно необычным, Сидоний смог только насмешливо выразить саркастическое восхищение таким полезным талантом. Другими словами, даже такой культурный и интеллигентный человек, который так высоко оценивал политическую роль германцев, был не в состоянии хотя бы в минимальной степени поддерживать с ними человеческие отношения и был рад держаться от них подальше.

На важнейшем психологическом уровне межрасовое партнерство полностью провалилось. Лидеры высшего класса Рима слишком во многом были узниками своих наследственных культурных стереотипов, чтобы достичь компромисса с германцами и обеспечить позитивное сотрудничество с ними.

Эмоциональная и интеллектуальная реакция Рима на вызов варваров с предложением о сосуществовании была угнетающе неадекватной в любом аспекте. В лучшем случае, на иммигрантов смотрели с презрением и плохо скрываемым отвращением, связанными частично с их чисто внешними характеристиками, которые римляне находили отвратительными, и частично с традиционными невежественными предрассудками. Эта смесь предвзятых мнений привела к бесплодному и искаженному изображению вероломных и распутных недочеловеков, полярно противоположных всему цивилизованному. Римляне преднамеренно поставили своих новых нежелательных соседей в состояние духовного апартеида, рассматривая их как некую массу меченых людей, заключенных в оболочку красноречивой или молчаливой неприязни.

Уцелевшие записи этих иммигрантов свидетельствуют о том, что они осознавали навязанное им чувство неполноценности. На надгробной плите из Южной Галлии два германца в извинительном тоне написали, что их расовое происхождение есть «часть пятна, смытого крещением». Эпитафия из Антверпа сообщает, что покойник Мурран, выходец из района Дуная, составил ее сам «так как жалкое существование научит писать даже варвара».

Но другие германцы неизбежно реагировали на окружающую их враждебность совсем иначе, вообще отказываясь от романизации. Будучи менее грамотными, чем римляне, они не оставили после себя литературных описаний своих чувств. Но факты сами по себе отчетливо отражают их реакцию. Схема включения германских частей федератов в армию потерпела неудачу: отверженные и презираемые, они платили той же монетой Риму, чью славу они когда-то надеялись разделить.

Первоначальная идея Феодосия I о призыве этих частей в армию была совсем неплохой. Она предоставляла шанс этнического партнерства и была лучшим средством из всех, имевшихся его распоряжении. Германцы были хорошими воинами, а содержание их обходилось дешевле, чем римских солдат. Если бы их военные действия можно было ограничить необходимыми рамками, и если бы после сражения их можно было убедить спокойно вернуться в свои жилища, то все было бы в порядке. В благоприятных ситуациях использование таких федеративных частей резко возрастало. Иммигрантов включали даже в большие воинские соединения, которые фактически становились частями регулярной армии.

Несмотря на широко распространенное в Риме неблагоприятное мнение о германских солдатах в римских частях, они, взятые каждый в отдельности, сохраняли лояльность государству. Печальным фактом, однако, оставалось то, что федеративным частям, даже хорошо показавшим себя в ряде чрезвычайных ситуаций, в большинстве случаев нельзя было доверять выполнение приказов — они были совершенно ненадежными. Эти части постоянно находились в состоянии волнений и бунтов. Частично это было связано с обычной для них недисциплинированностью, а также безмерным желанием получить как можно больше земли. Главным же очевидно было то, что они чувствовали окружавшую их ненависть римлян, а потому не могли быть им преданными. Кроме того, они видели, что некоторые из самых лучших римских военачальников, даже офицеры масштаба Констанция III, предпочитали в непрерывных войнах проливать кровь союзников и германцев, а не римлян.

В результате, все больше и больше происходило актов неповиновения и прямой нелояльности федеративных частей. Так, например, в 409 г. они преступно отказались предотвратить переход других германских племен в Испанию. Через тринадцать лет они оставили своего римского командира в руках его врагов-вандалов, ставших снова друзьями германцев. Федеративные силы совершенно не подчинялись, что представляло серьезную опасность и приносило Риму много вреда.

Таким образом, большой эксперимент завершился катастрофой. Вместо проторения нового пути к единству в самом сердце Империи возникла ужасная дисгармония. Массовый набор германцев в армию не спас Империю от распада. Более того, он способствовал крушению всего здания Империи. Сам по себе это был вполне разумный план. Беда в том, что римляне не были готовы к его осуществлению.

Ранее утверждалось, что Рим пал из-за нарушения расовой чистоты. На самом деле все было не так. Хотя и многое изменилось в течение столетий благодаря расовому смешению, к большому сожалению не произошло соответствующего изменения характера римского этноса. Симбиоз с германцами слишком мало отразился на нем. Вместо того, чтобы сокрушаться по поводу генетических загрязнений, было бы куда ближе к истине признаться: падение Рима было ускорено полной неудачей в ассимиляции германцев путем смешения двух рас (раз уж их впустили в Империю).