Крушение пирса - [9]

Начинало смеркаться; темнота, медленно сгущаясь, приобретала какой-то невиданный ею доселе оттенок. Затем прилетели белобрюхие буревестники — огромная стая, тысяч двести птиц, вернувшаяся после целого дня в открытом море, — и сразу бросили вызов устроившимся на ночлег крупным чернокрылым чайкам, так что внезапно ее шатер оказался в самом эпицентре птичьей свары. Вокруг стоял тот самый шум, который заставляет совсем молодых моряков думать, что их судно отнесло прямиком к вратам ада. Ей тоже стало страшно; она даже наружу выглянуть боялась, не зная, что именно может там увидеть. Заткнув уши и свернувшись калачиком в центре походного ложа, она ждала, что когти и зубы жуткого существа, испускающего столь оглушительные крики, прорвут тонкую парусину, а затем разорвут в клочья и ее собственное тело, точно тушу пойманного оленя. Она ждала, ждала своей погибели, и тут вдруг воцарилась тишина, но это оказалось еще хуже, потому что теперь у нее возникло ощущение полной незащищенности от окружающего жестокого мира, где каждое действие имеет свои последствия. Но винить в этом ей было некого, кроме самой себя. Она понимала, что все это послано ей в наказание. Ведь она сама помогла ему убить ее брата. Что ж, теперь ее очередь. И лишь когда ее кости будут дочиста обглоданы и выбелены ветром и морем, равновесие вновь будет восстановлено.

Надо было, конечно, слушаться советов служанок и гулять только поблизости от дворца, но там ей все надоело. Там она гуляла тысячу раз и в мельчайших подробностях знала каждый украшенный резьбой фонтан, каждый куст лаванды с висящим над ним облаком пчел, каждую тенистую беседку. А ей так хотелось окунуться в шумную суету набережных, в оглушающий гул толпы; хотелось полюбоваться корзинами с макрелью и угрями, пирамидами упаковочных клетей, тугими кольцами канатов; хотелось послушать, как скрипят и постукивают друг о друга просмоленные борта судов; хотелось вернуться к тем детским фантазиям, когда кажется, будто стоит ступить на корабельные сходни и, споткнувшись, упасть, проскользнув мимо подставленных рук волнолома, — и вдруг окажешься где-то в ином, наполненном белым светом мире за пределами той орбиты, по которой вращалась ее жизнь в отцовском доме.

Они прибывали в конце каждого лета — это было нечто вроде контрибуции, которую Афины платили во имя сохранения мира, — и их прибытие давно стало чем-то вроде очередного праздника в ежегодном списке наиболее интересных событий вроде прыжков через быка или фестиваля маков. Двенадцать молодых мужчин и женщин высаживали с корабля и загоняли в амбар над садом; затем копали глубокую яму рядом с такой же, прошлогодней, выводили пленников по одному, каждому перерезали глотку и сбрасывали в эту яму. Они, еще живые, падали друг на друга и умирали. К ним относились как к жертвенному скоту, и они это понимали, а потому выходили из амбара медленно, едва волоча ноги и низко опустив голову, уже наполовину мертвые. Она, впрочем, думала о них не больше, чем о тех врагах, которых ее отец и двоюродные братья сразили на поле брани.

Однако на этот раз она почему-то не сразу сумела отвести взгляд от одного молодого мужчины — он единственный шел с высоко поднятой головой; это заставило ее задуматься, и она вдруг поняла, что за пределами ее мира существует великое множество иных миров, а тот мирок, в котором обитает она сама и ее родные, на самом деле очень и очень мал.

В ту ночь она то и дело просыпалась: ей казалось, что тот молодой мужчина стоит рядом с нею или даже лежит в ее постели. Сначала она очень испугалась, но потом ее охватило непонятное разочарование. Впервые в жизни она почувствовала себя живой женщиной из плоти и крови. Никогда прежде она ничего подобного не испытывала. Холодные плиты пола, неумолчное стрекотание цикад, щербатая монетка луны в небе, ее собственная чудесная, точно светящаяся, кожа… Да она никогда и внимания на это не обращала.

Как только забрезжил рассвет, она встала и, тихонько проскользнув мимо служанок, спящих у ее дверей, прошла через сад к конюшням. Стражникам она заявила, что хотела бы поговорить с пленниками, и тем осталось только удовлетворить ее требование, поскольку никаких серьезных возражений они придумать не сумели. Серые рассветные лучи просачивались в узкие, не шире ладони, окна-щели и лужицами лежали на каменном полу, посыпанном песком. В полутьме слышалось дыхание людей. Похоже, ее появление потревожило спящих — они зашевелились, заворочались. Собственно, присутствие среди них никакой особой смелости не требовало, но у нее никогда прежде и не возникало необходимости проявлять смелость, и сейчас она была возбуждена тем, что должна быть смелой, должна подавить страх, возникший перед этими незнакомыми людьми.

Прямо перед ней вдруг возникло его лицо — оно словно материализовалось на фоне стены рядом с узким оконцем.

— Ты все-таки пришла!

Оказывается, она всю жизнь ждала этого мгновения, но никогда не понимала, чего именно ждет. Ей казалось, что нечто интересное, всякие истории, происходят только с мужчинами. Но теперь, похоже, начиналась ее собственная история.