Крушение пирса - [20]

Он перевернул ее на спину, опустил на землю и резким толчком вошел в нее. Странно, но его мощные движения у нее внутри были ей, пожалуй, даже приятны — они были похожи на удары волн о скалы; на прилет и отлет большой стаи птиц; на пульс дня и ночи; на смену времен года; на превращение лета в осень, осени в зиму, зимы в весну, а весны снова в лето; на толчки работающего сердца, то сжимающегося, то расслабляющегося; на пульсацию крови в жилах…

А потом они все разом набросились на нее — те обнаженные мужчины и женщины; они кусали ее, рвали зубами на куски, раздирали ей кожу, клочьями вырывали волосы, ломали пальцы, выкалывали глаза, ножами срезали с костей жир и мышцы, вытаскивали наружу серые трубки и кровавые мешки внутренностей, и она наконец полностью освободилась от своего тела. Приподнявшись, она спокойно смотрела на собственные останки, разбросанные по камням, на чаек, склевывавших с ее костей остатки мяса и жира. Она видела под собой траву, клонившуюся под ветром, и кромку не знающего отдыха прибоя, и весь этот остров, который вдруг как-то странно съежился, превратившись в жалкий комок тверди, затерянный в морском просторе. А потом она увидела, что и само море быстро съеживается в солнечном сиянии, превращаясь в лазурную каплю на поверхности земного шара, а сама она поднимается все выше и выше, уплывая в бескрайнюю черную пустоту космоса и обретая форму сомкнутого пряжкой круга из семи звезд — созвездия Corona Borealis, Северной Короны.

И она поняла, что отныне бессмертна.

Банни

Он любил батончики «Марс» и «Кит-Кат». Обожал «Дабл Деккерс», шоколадно-карамельные батончики «Гэлакси», а также ароматные арахисовые конфеты «Ризес Писес» и шоколадные яйца с кремом «Кэдбери». И запросто мог съесть сразу целую коробку шоколадного ассорти «Кволити-стрит»; кстати, довольно часто он именно так и поступал, даже не подыскивая для этого особого повода. А еще он очень любил белый шоколад; особенно ему нравились шоколадные шарики «Мальтизерс» и «Виспас», но и «хрустяшки» с кусочками арахиса «Кранчис», такие легкие и воздушные, он ел бы с удовольствием. В общем, он не отвернулся бы ни от одной из перечисленных сладостей, будь они ему предложены. Но всевозможные тянучки он не любил. А из печенья ему больше всего нравились «Ореос» и «Бурбон», шоколадные с кремовой начинкой, и еще кокосовые «макарунз», и еще шотландские пряники. Во всяком случае, сам бы он никогда не стал покупать какой-нибудь сухой, но очень полезный зерновой батончик, зато пышные сочные оладьи казались ему одним из самых лучших яств на земле.

На завтрак он любил есть плотную сладкую драчену с хлопьями «Фростис» или «Ветабикс», посыпав все это несколькими десертными ложками сахара. И толстые бруски сыра, даже не отрезанные, а отломанные от большого куска, лежащего в холодильнике; из сыров он предпочитал традиционный «Ред Лестер», но вполне годилась и дешевая, напоминающая резину моцарелла. Ему также нравился «Язу», «долгоиграющий» молочный напиток со вкусом банана, и всевозможный фастфуд, который обычно покупают на автозаправках, в гаражах и на станциях техобслуживания, — приземистые пластиковые баночки и бутылки, запечатанные фольгой или с грубыми навинчивающими крышками. Порой годилась и небольшая бутылочка йогурта, особенно если подсластить его коричневым сахаром или кленовым сиропом.

Он с удовольствием уплетал хот-доги и бургеры, особенно с кетчупом, в таких вкусных мягких булочках, густо намазанных маслом. Неплохо относился он и к жареному филе трески с солеными чипсами, но только без уксуса. И жареных цыплят он очень любил, и бекон, и стейки, и мороженое всех сортов — и с ромом, и с изюмом, и с крупной шоколадной стружкой, и с орехами. И тирамису ему тоже очень нравилось…

Во всяком случае, раньше он точно все это очень любил. А вот теперь любая трапеза превратилась для него в некий механический, абсолютно безрадостный процесс. Кроме того, он испытывал острую, чисто физиологическую потребность в сахаре и жирах, хотя в чистом виде удовольствия от них было, конечно, мало. Но от понимания этого потребность в данных продуктах ничуть не уменьшалась; наоборот, она становилась еще острее. Он ненавидел фразы типа «приятная и полезная пища» или «комфортное состояние после еды»; он-то уже очень давно никакого «комфортного состояния» не испытывал — разве что иногда во сне по-прежнему и бегал, и плавал; вот только после таких снов он всегда просыпался в слезах.

Его звали Банни, ему было двадцать восемь лет, и он весил тридцать семь стоунов[6].

У него сохранилась старая, выгоревшая на солнце фотография — он, девятилетний, стоит на лестничной площадке у дверей их квартиры в Бернсайде; на нем новенькая форма школы «Сент-Джуд». Это был самый первый день его школьных занятий, и в последнюю минуту мама побежала домой за фотоаппаратом, словно опасаясь, что теперь ее сын домой больше не вернется, так что ей просто необходимо иметь о нем хоть какую-то память, чтобы в случае чего можно было показать его изображение полиции. Он хорошо помнил свои серые фланелевые шорты и небесно-голубую рубашку «Аэртекс» из сетчатого трикотажа, а также противный влажный запах плесени, исходивший от коврика перед дверью, и то, как страстно ворковали, цокая лапками, голуби на подоконнике. Он уже и тогда казался себе чересчур толстым. И все же, когда он смотрел на свою детскую фотографию, ему сразу становилось ясно, что в те годы он был очень красивым мальчиком. Но со временем он почти перестал смотреть на себя тогдашнего, хотя разорвать и выбросить фотографию все же не решался, опасаясь, что это повлечет за собой некое ужасное колдовство: он знал, что это плохая примета. Он просто попросил одного из приходящих к нему социальных работников переставить фотографию на комод, откуда он не мог ее достать.