Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева - [120]

— Вы Копликова знаете?

— Из «Заветов Ленина»? — спрашивает Горбачев.

— А о том, что он в тюрьме сидит, стал инвалидом, слышали?

— Нет.

— Почитайте его письмо, — протягиваю я конверт Михаилу Сергеевичу.

— Скажи, в чем дело, не подсовывай мне лишних бумаг.

Желания читать письмо у него не было. И я довольно подробно пересказал одиссею Михаила Ивановича, со своими замечаниями и предложениями. Мне хотелось, чтобы из этого дикого случая были сделаны далеко идущие выводы: нельзя ограничивать свободу хозяйственной деятельности руководителей колхозов и совхозов, расправляться с ними, тем более садистскими методами, и показать на его примере, что правоохранительные органы не могут добывать признание пытками, другими преступными способами. Но выслушав меня, Горбачев равнодушно бросил:

— Поговори с Иваном.

Иван Сергеевич Болдырев был в ту пору первым секретарем крайкома КПСС и вряд ли не знал о том, что происходило с таким известным председателем колхоза. Видя мое промедление, Горбачев спросил:

— У тебя все? — и, не дожидаясь ответа, углубился в чтение телеграмм.

Я вышел обескураженный равнодушием к беде человека, которого генсек хорошо знал и в свое время помогал его деятельности в новой должности председателя. Но и Копликов доказал свое умение работать, много новаторского внес в производство, помогая тем самым росту авторитета секретаря крайкома Горбачева.

Конечно, не откладывая, я позвонил Болдыреву, но разговор не получился. Разумеется, он знал о случившемся с Копликовым, может, докладывал и Горбачеву, а потому ответил уклончиво: дескать, поручу посмотреть, в чем дело. Не удовлетворившись разговором, позвонил я и Генеральному прокурору СССР, настойчиво просил не только разобраться в случившемся, но и принять меры. Без резолюции генсека это было все, что я мог.

Вмешательство прокуратуры помогло, и дело закрыли, но закончилась эта эпопея тяжело для Михаила Ивановича, отдавшего столько сил укреплению хозяйства. Здоровье он потерял, в людях разуверился, из партии был исключен. И наверняка недобрым словом вспоминал всех, кто бросил его в трудную минуту. Впрочем, ничего удивительного тут нет. Как я уже говорил, Горбачев придерживался принципа: «С глаз долой — из сердца вон».

Однажды, когда рассказал ему, что звонили его земляки и я помог им в одной просьбе, он неожиданно ответил:

— Ас чего ты решил, что у меня со всеми ставрополь-чанами хорошие отношения? Не делай впредь ничего, пока я не скажу.

Но почту из края я продолжал докладывать ему всю, хотя большая часть ее возвращалась им без всяких пометок. На мой вопрос, как поступать с такими письмами, он раздраженно бросил:

— Никак.

Бесплодными оказались все попытки окружения внести порядок в расписание деятельности генсека, а позже президента СССР. Мало сказать, что архитектор перестройки воспринимал советы болезненно, но он еще относился к ним как к покушению на его власть.

Я уже говорил, что он быстро уставал, был рассеян, во время докладов ему документов или беседы с секретарями ЦК он вдруг опускал голову и начинал читать шифротелеграммы, забывая, как мне казалось, что у него на приеме люди. Мысли его уплывали в какие-то дали, и он никак не мог вернуться на почву реальности. Часто комкал беседу или, как мне, начинал вслух читать зарубежные отклики о его великой преобразовательной миссии в мире. Подобные чтения подчас затягивались на долгие часы. Время уходило, и вместо оперативного рассмотрения многочисленных документов он оставлял их у себя, забирал на дачу. Если Горбачев не готовился в командировку или не переписывал доклады, ища в них логику и правду жизни, то рабочие дни у него были, как правило, организационно хаотичны и сумбурны.

Первый год пребывания у власти тем не менее был насыщен поиском решения экономических проблем. Он довольно часто приглашал к себе ученых и слушал их предложения по улучшению дел в народном хозяйстве страны. На таких совещаниях обсуждались главным образом финансово-производственные вопросы. Никто и не мог помышлять о каких-то серьезных изменениях в политической системе. И меньше всего об этом думал генсек — главный хранитель чистоты исповедуемого партией учения. Поэтому на совещания и пленумы ЦК выносились проблемы организационно-технических преобразований. Не случайно в ту пору шла подготовка совещания по ускорению научно-технического прогресса, преобразований в ряде отраслей индустрии. Мало сказать, что в 1985 году у Горбачева не было плана глубоких и комплексных планов социально-экономического реформирования общества. Не было мало-мальски целостного плана перемен вообще. Существовали, пожалуй, лишь некоторые контуры движения по пути реформ.

Как правило, с 13 до 14 часов Горбачев обедал. Обед его обычно занимал всего 5–7 минут, и часто генсек говорил: «Подожди минутку» — и выходил в комнату отдыха, чтобы быстро перекусить.

Скоро он возвращался, и, если были приглашенные для подготовки текстов, работа продолжалась, правда, вяло, с отвлечениями. Иногда обеденное время затягивалось, Горбачев отдыхал или принимал врачей, ему делали массаж. На протяжении дня он раз пять-шесть разговаривал с Раисой Максимовной, которая была в курсе его планов и дел.