Крушение мировой революции. Брестский мир - [12]
Оставалось только удержать большевиков у власти до момента подписания соглашения. И Германия оказала большевикам помощь в трех направлениях: финансовом, дипломатическом и военном. Различными путями Германия финансировала большевистское правительство[81]. Она оказала давление на нейтральные страны, пытаясь заставить их признать большевиков в качестве законного правительства России[82]. Если при этом победы на дипломатическом фронте оказались незначительными, то во многом из-за противодействия Антанты[83].
Внутри страны немцы способствовали укреплению большевиков тем, что вступили с ними в переговоры как с равной стороной[84]; и когда 4(17) декабря 1917 года корреспондент петроградской газеты «День» спросил в интервью у главы прибывшей в Петроград германской миссии графа Р. Кейзерлингка, собираются ли немцы оккупировать Петроград, граф ответил, что у немцев нет таких намерений в настоящее время, но что подобный акт может стать необходимостью в случае антибольшевистских выступлений в Петрограде[85].
Германия не хотела теперь иметь дело ни с кем, кроме большевиков, отказываясь от переговоров с другими социалистическими партиями, в частности с эсерами, поскольку считала, что, находясь в стадии переговоров с большевиками, завязывать отношения с другими политическими группировками России неуместно; к тому же после образования ПЛСР В. М. Чернов утратил значительную часть своего политического влияния[86].
Поставив на большевиков, германское правительство рисковало и, безусловно, понимало это. В марте 1917 года оно запросило мнение о большевиках Иосифа Колышко, бывшего заместителя министра финансов при графе Витте, жившего во время войны в Стокгольме и, как считалось, симпатизировавшего немцам. Колышко ответил:
«Они сегодня выступают за «мир любой ценой», и сегодня им все равно, что при этом Россия потеряет значительные территории. Но это настроение всего лишь предлог для укрепления мирного движения. Если социал-демократы придут к власти, они откажутся от лозунга «мир любой ценой» и вместе с английскими и французскими социал-демократами выдвинут требование: мир без аннексий. [...] Однако может случиться и так, что социал-демократы придут к власти не по всей стране, что в некоторых районах образуется мощное противодействие и будут созданы собственные правительства. Тогда война на Востоке увязнет, и конца ей не будет. Неясно также, достаточно ли активно будет выступать за мир хотя бы одно правительство. Тот, кто желает скорейшего заключения мира, пусть не рассчитывает на то, что социал-демократическое правительство будет способствовать приближению этого момента».
Удивительно, но из всех пророчеств именно это выдержало испытание первого года русской революции: пришедшие к власти большевики немедленно и настойчиво заговорили о германской революции, а отнюдь не о мире[87]. Даже Ленин, инициатор сепаратного мира с Германией, публично на заседании ВЦИК 10 (23) ноября отдал дань революционной фразе и сделал оговорку: «Наша партия не заявляла никогда, что она может дать немедленный мир. Она говорила, что даст немедленное предложение о мире и опубликует тайные договоры. И это сделано. [...] Мы [...] не заключаем перемирия [...] — указывал Ленин, заключающий перемирие. — Мы не верим ни на каплю германскому генералитету»[88].
Не желая связывать себе руки в вопросе о войне и мире, большевистская фракция во ВЦИК, располагавшая большинством голосов, провела резолюцию о том, что решения, связанные с заключением мира или перемирия, должны приниматься Советом народных комиссаров (в котором в тот момент были одни большевики), а не многопартийным ВЦИКом[89]. Но очевидно, что СНК получал право не только на заключение мира, но и на разрыв его. Тем более, что планы революционной войны на Западе для ускорения мировой революции не покидали умы ведущих русских революционеров. Привычно стало считать, что за нее выступал Троцкий[90]. В этом вопросе он был поддержан и левыми эсерами[91], и меньшевиками-интернационалистами[92], и будущими левыми коммунистами[93], и даже «правыми» — противниками Октябрьского переворота — Л. Б. Каменевым[94] и Зиновьевым[95]. Лишь позиция Ленина была отличной уже в самые первые дни советской власти. 4 (17) ноября на заседании ВЦИК Ленин доказывал собравшимся, что революция на Западе разразится скоро:
«Только слепой не может видеть того брожения, которым охвачены массы в Германии и на Западе [...]. Пролетарские низы [...] готовы отозваться на наш зов [...]. Группа «Спартак» все интенсивнее развивает свою революционную пропаганду. Имя Либкнехта [...] с каждым днем все становится популярней в Германии. Мы верим в революцию на Западе, мы знаем, что она неизбежна».
Ленин мог бы здесь остановиться и так не отличиться ничем от общего хора русских революционеров. Но для Ленина все выше сказанное было лишь данью революционной риторике ради основной части:
«Но, конечно, нельзя по заказу ее создать. Разве мы в декабре прошлого года могли с точностью знать о грядущих февральских днях? Разве мы в сентябре знали достоверно о том, что через месяц революционная демократия в России совершит величайший в мире переворот? [...] Пророчествовать о дне и часе этой грозы мы не могли. Ту же картину, что и у нас, мы видим сейчас в Германии»
