Крушение карьеры Власовского - [46]
— Ни с места!
Инстинктивно затормозив, Глазырин оглянулся и увидел неожиданное: два смертоносных дула были направлены на него и на его «хозяина». Один револьвер — в руках у сидевшего сзади незнакомца, а другой — у «беленькой»…
— Руки вверх! — скомандовал мужчина.
Но с кошачьей ловкостью специально натренированного человека Каурт, выхватив из своего кармана револьвер, мгновенно направил его на женщину. Со свойственной ему быстротой ориентировки шпион определил, что таким образом он парализует решимость ее мужа.
Сделав этот выбор, он твердо рассчитывал, что его помощник — водитель тем временем расправится с мужчиной. На этот случай Каурт накануне вручил ему шестизарядный кольт.
Но тут произошло удивительное. И прежде всего для самого Глазырина. Он почувствовал, что сейчас, наконец, освободится от этого ненавистного хозяина его жизни, его судьбы.
Глазырин рванул из рук шпиона, не ожидавшего нападения с этой стороны, направленный на женщину кольт. Однако в ту же секунду раздался выстрел.
Каурт все же успел нажать курок.
Глазырин отвалился на спинку сиденья, и вишневого цвета пятно расплылось на его белой рубахе.
В это время машину уже со всех сторон облепили ремонтные рабочие. Кто-то выбил кольт из рук Каурта, кто-то защелкнул на его запястьях браслеты наручников.
Все это было таким поразительным, особенно для помутившегося сознания смертельно раненного Глазырина.
Но самым удивительным было то, что из-под брезентовой запыленной шляпы ремонтного рабочего на него смотрели знакомые карие с теплой искоркой глаза…
Инженер Зуев! Как он очутился здесь?
Затем это знакомое лицо склонилось над ним.
Да, это Зуев… даже шрам на щеке… Сомнений не было…
— А теперь вы укажете нам путь туда, куда вы везли их, — приказал Каурту возглавлявший засаду подполковник Сумцов.
Франц Каурт, он же Анатолий Коровин, стоял перед машиной. Наручники поблескивали на его руках.
Шпион стоял под чужим небом, на чужой земле. Вокруг пестрели нежные весенние, но тоже чужие ему цветы…
Но самыми чужими и непонятными были люди, которые жили на этой земле…
Он смотрел на Глазырина, так неожиданно обманувшего его. Мертвенно-бледный, тот лежал на плащ-палатке, и один из «ремонтных рабочих» с медицинской сумкой хлопотал около него.
Он смотрел на жену Сенченко. Эта маленькая женщина, только что так бесстрашно поднявшая на него оружие, казалось, в эту минуту, забыв обо всем, осторожно поддерживала голову умирающего шофера.
Он смотрел на самого Сенченко. Казалось, этого человека ему удалось безнадежно скомпрометировать, погубить в глазах Советов… А тот отказался от самых заманчивых денежных перспектив и пошел на смертельный риск…
Одержимые! Одержимые!
Такие же, как та девчонка, которую он одним щелчком выбросил из жизни…
Да!.. Как он был прав, когда мечтал о назначении в Кашмир, в Гибралтар — куда угодно! — лишь бы не попасть снова в эту гибельную для таких, как он, страну. Да разве можно навязать чужому народу свою волю, свои законы? Ведь многие это уже поняли у него дома. И только подобные самонадеянному борову Петер-Брунну все еще продолжают упорствовать. Конечно, за гиблое дело они предпочитают расплачиваться чужой шкурой…
И теперь он стоял под этим чужим, ненавистным ему небом и чувствовал себя пустым, совершенно пустым.
Впервые за всю свою жизнь Каурт понял, что это — конец.
Конец его мечтаниям о колонизаторской миссии в этой огромной стране, конец мечтаниям о роли хозяина, повелевающего миллионами и миллионами безгласных рабов.
Люди в этой стране оказались сильнее его в чем-то самом большом, самом главном.
Они не только защелкнули наручники на его запястьях. Им удалось сломать в нем то, без чего не может существовать ни один человек на земле, — волю к жизни.
В конце концов что особенно изменится, если погибнет не только он сам, но и все те, кто помогал ему выполнить задание Петер-Брунна?
Черт с ним, с этим катером, который в двенадцати запретных милях от берега будет тщетно ждать сигнала…
Черт с ним, с этим грязным франтом Гонским и его трусом племянничком…
Наплевать на этого мужика, умирающего сейчас на плащ-палатке.
И черт с ней, со всей этой поганой лавочкой, которая именуется жизнью. Как она его надула!
И на повторное приказание подполковника Сумцова Каурт почти равнодушно ответил:
— Да, повезу…
Глава двадцать первая
Любить — это верить
Чем больше спадал зной этого уже по-настоящему летнего дня, тем сильнее становилось волнение, владевшее Антоном Матвеевичем.
Старик буквально не находил себе места.
То он поглядывал на часы, то вдруг выходил на улицу и задерживался у подъезда, как бы ожидая, не остановится ли у дома одна из проезжающих машин. То возвращался наверх в квартиру и звонил по телефону в физический институт. В который раз он спрашивал, не появлялся ли случайно Василий Антонович.
Мария Кузьминична, уже привыкшая за последнее время к странностям мужа, с болью в сердце следила за стариком.
Наконец, когда он в третий раз стал звонить в институт, она не утерпела и завела разговор.
— Ты что, Антоша, взволнованный какой? Радоваться бы надо… — попыталась улыбнуться она. — Только подумай: дулись наши молодые друг на друга, в молчанку играли, а тут, гляди, поехали парочкой вместе за город… — Мария Кузьминична задумалась, как бы подбирая самые веские доказательства счастливой жизни ее сына.
