Крушение Агатона. Грендель - [64]

Позже, когда слуга привел детей из школы, я позвал Клеона посмотреть на Туку. Ему было десять лет, угрюмый рассудительный ребенок, и ему лучше было увидеть ее самому, чем расспрашивать других.

— Она умерла? — спросил Клеон.

Я покачал головой.

— С ней все в порядке. Просто сейчас она не может двигаться. Через день-два она придет в себя.

Он присел на краешек кровати и взглянул на меня, словно спрашивая, правда ли все в порядке.

— Если хочешь, потрогай ее за руку, — предложил я. — Она знает, что ты здесь. Только не может сказать.

Тука действительно знала, что он здесь. У нее на глазах появились слезы. Клеон коснулся ее руки.

— Что с ней случилось? — спросил он.

Я задумался.

— Она чувствует себя несчастной. Такой несчастной, что не может пошевелиться. Она не верит в мою любовь, хотя я ее люблю.

— А через день-два, когда ей станет лучше, она узнает об этом?

Бедное дитя. Логик. Философ. Жизнь его будет адом.

— Нет, — ответил я. — Стоит один раз задать себе вопрос: любит ли он меня? — и ты будешь спрашивать об этом всегда.

Он опечалился и сочувствующе похлопал ее по руке. Полагаю, он понял.

Я остался с ней, ожидая какого-нибудь знака. Через два дня, когда я утром проснулся, она повернулась и посмотрела на меня. Поняв, что это означает, я поцеловал ее. Она ответила на поцелуй — мягко и скорбно.

— Я знаю, ты действительно любишь меня, — сказала она. — Но я должна уехать. Я вернусь с детьми в Афины.

— Не разговаривай, — сказал я. — Потом.

Она спокойно помолчала некоторое время, и я прислонился щекой к ее плечу.

— Никто не имеет такой власти над другим человеком, — наконец сказала она, — какую ты имеешь надо мной. Я ничего не могу тебе сделать. Если я сплю с другим мужчиной, тебя это не волнует. Если бы я попыталась бить тебя, ты бы свернул мне шею. Я беспомощна. У тебя нет никаких чувств.

— Есть, — сказал я.

Она откинула голову на подушку.

— Нет. Я не осуждаю тебя. Это всего лишь факт. Я ничем не могу обидеть тебя так, как ты обижаешь меня. Это несправедливо.

— Не думай об этом, — сказал и поцеловал ее в плечо. — Спи.

Она послушалась. Она спала до полудня, и когда проснулась, выглядела так, будто не спала несколько дней. Она казалась постаревшей.

— Агатон, — сказала она, — я не вынесу, если уеду и оставлю тебя.

— Так не уезжай.

— Я должна. Но не в Афины.

— Куда скажешь.

— Ты должен помочь мне. Я слишком устала, чтобы думать над этим. Куда мы поедем?

Я покачал головой.

— Чего ради я должен помогать тебе в этом, если не хочу, чтобы ты это делала? Решай сама.

В эту ночь она осталась, отложив решение до следующего дня, и мы с ней занимались любовью.

— Отложи это на неделю, — сказал я на следующее утро. — Если это важно, оно останется важным и через неделю.

Она, похоже, испугалась.

— Ты знаешь, что тогда будет. Я останусь.

— Возможно. Тем не менее попробуй. День за днем, секунда за секундой.

Она отложила отъезд на неделю и решила остаться.

Я повидал Иону и рассказал ей о том, что случилось. Когда я закончил рассказ, она произнесла только одно слово «странно». Не могу сказать, встревожилась она, огорчилась или еще что-то: лицо ее было каменным. Она расспрашивала меня про Туку, и я, как мог, отвечал ей — детство Туки, ее отец, друзья, ее музыка. Перед уходом Иона поцеловала меня — прильнула щекой к моей щеке, — но глядела мимо, мысли ее были где-то далеко. Несколькими днями позже я снова навестил ее. Мы сидели в саду позади дома, где она собирала цветы для очередного украшения. Глядя на меня холодными глазами, она сказала с ледяной улыбкой:

— Я уяснила себе, Агатон, почему я тебя люблю.

— Отлично, — отозвался я.

— Это своего рода бунт. Я безостановочно наводила чистоту в доме, готовила еду, рожала детей, подчиняясь законам Природы и Общества, и не имела передышки, чтобы поразмыслить над этим. Я устала от всего этого. Я хочу быть кем-то.

— Похвально, — сказал я.

— Не издевайся. Я говорю всерьез. Если бы не ты, был бы кто-нибудь другой. Когда я влюбилась в Доркиса, это произошло потому, что для меня пришла пора освободиться. На тот момент от родителей. От детства. А на сей раз — от занудных тягот замужества.

— Может, и так, — сказал я, покривив душой. Она знала, что не права. Я глянул вверх на голые ветки деревьев, аркой сходившиеся над нами. Я очень устал. Пронизывающий ветер свинцом давил мне на грудь, на руки и на ноги. Моя изуродованная нога словно заснула, тяжелая, как бревно.

После долгого молчания Иона сказала:

— Ты полагаешь, что все в Спарте знают о нас с тобой?

— Думаю, да, — ответил я.

— Тогда нам надо прекратить встречаться, верно? — Она с серьезным видом поджала губы, раздумывая (или делая вид, что раздумывает) над этим, и внимательно посмотрела в чашечку цветка, который держала в руках, словно там был спрятан написанный на лепестках ответ.

— Если бы существовала такая возможность, это было бы ужасно.

Она было кивнула, продолжая изучать цветок, затем спохватилась.

— Все возможно, Агатон. — От ее улыбки повеяло ранней зимой.

Я пожал плечами.

— Разумеется. — Итак, подумалось мне, с этим покончено.

Она наклонилась и обхватила колени руками. Все мои мысли, все во мне было ей омерзительно. Я не мог этого не заметить.