Крушение Агатона. Грендель - [58]

Шрифт
Интервал

В комнате стало тихо. Она смотрела на меня, переполняемая неким чувством, которое я не мог прочесть. Я пытался думать о том, что я на самом деле чувствую в связи с моим предательством, и обнаружил, что не чувствую ничего. Она, похоже, любила меня: любовь или радость завоевания сияли над ней как ореол. Если так, то была ли это радостная любовь матери или образ моей собственной души; а может, это любовь бесконечно терпимой, усталой богини? Странное видение: Иона, запертая в какой-то комнате, словно золото, которое запирают сардийцы, — промелькнуло в моем мозгу.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

Она рассмеялась — взрыв бушующих мыслей, которые я не мог угадать, — сбросила ноги с кушетки и наклонилась вперед, упираясь локтями в колени.

— Я думаю, мы невероятно разные люди, — сказала она, — и невероятно похожие.

— Как это? — спросил я.

— У тебя есть свободное время? Примерно девять миллионов лет?

Я тоже засмеялся. Но мне нужен был ответ, окончательный и уверенный, как удар грома.

— В чем мы различны?

Иона укрылась за иронической маской, которой так хорошо умела пользоваться.

— Во всем, — сказала она, опуская уголки рта вниз. — Ты собираешь цыплячьи лапки?

— А ты? — спросил я.

Она засмеялась, опустила уголки рта вниз, потом смягчилась, улыбнулась и наконец нахмурилась.

— Поговорим лучше о чем-нибудь другом, — сказала она. Села возле меня на пол и поцеловала в щеку.

Но я думал о ее отце и братьях, про которых она редко рассказывала. Она знала все приемы. Я размяк. Она знала, как стремятся мужчины быть недосягаемо мужественными; как робки они, желая завоевать женщину; как бывают расстроены, услышав «нет». Она могла довести меня до белого каления разговорами о том, что хочет уйти, и могла заставить ощутить такую легкость, что я чувствовал себя не отвергнутым, а могущественным, как бог. Это было чересчур. Я этого не стоил. Я был игрушкой в ее руках. Но, боже, как я ее любил и как желал на самом деле быть этой игрушкой. А что, если так оно и было?

— Что за человек твой отец? — спросил я.

Она села на корточки и задумалась, затем заговорила мягким голосом. Через горную деревушку, где они жили, протекала река с быстрым течением. Поток перекатывал большие острые камни, и отец Ионы наблюдал за ним с суровым одобрением. Всю свою жизнь он был силен и неистов, как лев, но он не ожесточился до тех пор, пока мать Ионы не бросила его, когда подросли дети, и не ушла с каким-то прорицателем с далеких северных холмов. Только тогда отец Ионы превратился в сварливого старика-человеконенавистника.

Я накрыл ее руку своей.

— Ты похожа на него? — спросил я.

— Смешно, — сказала она, усмехаясь.

Возможно, она и не была на него похожа, мне трудно судить, но его образ, словно вырезанный из камня, она хранила в своем сердце.

— Мне пора идти, — произнес я.

Через неуловимый миг она кивнула, чуть задыхаясь.

Я поднялся, опираясь на костыль.

— Я засиделся. Прости. — Я протянул руку, чтобы помочь ей встать, и после секундного колебания она приняла ее. Она проводила меня до двери, не произнеся ни слова. Рассердилась? Я прислонился к дверному косяку, как всегда делал, уходя от нее, — рука на двери, но тело в нерешительности — и наблюдал за ее лицом, раздумывая, не поцеловать ли ее. Она тоже наблюдала за мной, но думала, вероятно, о чем-то другом, прислонившись к косяку напротив меня. Мы смотрели друг другу в глаза. Мне думалось, лучше бы мы разработали некий ритуал или решили все вопросы, улегшись в постель. Но против этого восставала наша метафизика или как это там называется. Наконец она придвинулась ко мне и обвила меня руками.

— Ты хороший человек, Агатон.

— Кто знает? — Я поцеловал ее. Как всегда, этого оказалось недостаточно. Я прижал ее крепче, мои руки скользнули по узкой гладкой спине и легли ей на бедра. Затем я, как обычно, помедлил, и мы подождали знака, который ни один из нас — истинные демократы — самостоятельно не подал бы, этим все и кончилось до следующей встречи. И как всегда, когда я вышел от нее, улицы были прекрасны. Цветы, птицы, солнечный свет — все словно потеряло рассудок.


Для Туки это было ужасное время. Я никогда не рассказывал ей о своих визитах к Ионе, не столько из-за трусости (хотя своей трусости не отрицаю), сколько из желания избавить ее от ненужных страданий. Но она узнавала о них — или о некоторых из них. Когда наши семьи оказывались вместе, Иона иногда демонстрировала знание таких вещей, о которых не должна была бы знать; а Тука легко и небрежно задавала вопросы, и Иона как можно непринужденнее, но имея при этом до чертиков виноватый вид, вспоминала, что я как-то об этом упоминал. Туку это приводило в ярость и немного пугало, хотя она старалась не показывать этого Доркису и Ионе. «Агатон, они ведь практически рабы», — говорила она. Это было худшее, что она могла сказать, и мое полное равнодушие к этим дурацким и произвольным условностям раздражало Туку до предела. «Как ты думаешь, что говорят о нас люди? — спрашивала она. — Ты, должно быть, спятил!» Но она также знала, насколько безразлично я отношусь к глупостям, которые говорят люди. Она любила общество, беседу ради самой беседы; для меня Спарта была возможностью укрыться от всего этого. Там не было ничего в ее духе или в моем. Спартанцы, которых я считал недочеловеками, были нашими предполагаемыми начальниками. Немногие афиняне, жившие в Спарте, были жучками черного рынка. Тука подмигивала им всем, разыгрывая аристократическую даму в навозной куче, которая в ее воображении представлялась старыми элегантными Афинами. Почему она поехала со мной в Спарту — не могу сказать. Она почти осталась дома. Когда приехала повозка, которая должна была увезти нас из Афин, Тука уселась в своей комнате и отказалась двинуться с места. Я дал ей десять минут и вышел к повозке подождать. В конце концов она пришла, плача от ярости. Но со временем она приняла новый образ жизни в Спарте. Наши три комнаты во дворце она превратила в точную имитацию Афин, а с помощью своей арфы и своего кулинарного искусства создала подобие афинского общества. Она понимала, что это временно. Сколько всего мы должны будем рассказать, когда вернемся домой! В этом смысле даже мое общение с илотами было приемлемо. И нельзя сказать, что ей так уж не нравились мои друзья-илоты. Когда она ощущала свое благородство — то есть когда она чувствовала, что безраздельно владеет мной и, таким образом, находится в безопасности, — она могла понять, что илоты — просто жертвы; она сама могла быть рабыней, если бы Спарта как-нибудь удосужилась захватить Афины. И, будучи афинянкой, она знала рабов из Коринфа, которые раньше были аристократическими господами. На самом деле поначалу ей очень нравились Доркис и Иона. Иона могла бы стать ее лучшей подругой, если б я не впутался между ними. Теперь же она страшилась уходить из дому, боясь, что может появиться Иона, и боялась отпускать меня утром из страха, что я могу пойти к Ионе.


Еще от автора Джон Чамплин Гарднер
Осенний свет

Роман крупнейшего американского прозаика отмечен высоким художественным мастерством. Сталкивая в едином повествовании две совершенно различные истории – будничную, житейскую и уголовно-сенсационную, писатель показывает глубокую противоречивость социально-психологического и нравственного климата сегодняшней Америки и ставит важные вопросы жизни, искусства, этики.


Грендель

Будучи профессиональным исследователем средневековой английской литературы, Гарднер с особенным интересом относился к шедевру англо-саксонской поэзии VIII века, поэме «Беовульф». Роман «Грендель» создан на литературном материале этой поэмы. Автор использует часть сюжета «Беовульфа», излагая события с точки зрения чудовища Гренделя. Хотя внешне Грендель имеет некоторое сходство с человеком, он — не человек. С людьми его роднит внутренний мир личности, речь и стремление с самореализации. В этом смысле его можно рассматривать как некий мифический образ, в котором олицетворяются и материализуются нравственные и духовные проблемы, существенные для каждой человеческой личности.


Жизнь и время Чосера

Книга Джона Гарднера представляет собой серьезное документированное и одновременно увлекательное жизнеописание английского средневекового поэта Джеффри Чосера.Из нее мы узнаем, в чем поэт был традиционен, отдавая дань господствующим этическим, религиозным, философским воззрениям, в чем проявлял самобытность и оригинальность, что сделало его гениальным художником слова.Мир средневековой Англии, в которой жил Чосер, ее люди, культура, традиции и нравы предстают удивительно ярко и ощутимо.Рекомендуется широкому кругу читателей.


Искусство жить

В основу данного сборника легла книга «Искусство жить» и другие рассказы» (1981). События иных историй этой книги вполне реальны, других - фантастичны, есть здесь и просто сказки; но их объединяет в единое целое очень важная для Гарднера мысль - о взаимной связи искусства и жизни, о великом предназначении Искусства.


Джон Нэппер плывет по вселенной

Опубликовано в журнале «Иностранная литература» № 7, 1976Из рубрики "Авторы этого номера"...Рассказ «Джон Нэппер плывет по вселенной» взят из сборника «Староиндийская защита» («The King's Indian», 1974).


Никелевая гора.  Королевский гамбит.  Рассказы

Проза Джона Гарднера — значительное и своеобразное явление современной американской литературы. Актуальная по своей проблематике, она отличается философской глубиной, тонким психологизмом, остротой социального видения; ей присущи аллегория и гротеск.В сборник, впервые широко представляющий творчество писателя на русском языке, входят произведения разных жанров, созданные в последние годы.Послесловие Г. Злобина.


Рекомендуем почитать
Монастырские утехи

Василе ВойкулескуМОНАСТЫРСКИЕ УТЕХИ.


Стакан с костями дьявола

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Спасенный браконьер

Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…


Любительский вечер

Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?


Рассказ укротителя леопардов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага

Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.


Зеленый человек

Кингсли Эмис, современный английский писатель с мировой славой, известней у нас двумя романами — «Счастливчик Джим» и «Я хочу сейчас». Роман «Зеленый человек» (1969) занимает особое место в творчестве писателя, представляя собой виртуозное сочетание таких различных жанров как мистический триллер, психологический детектив, философское эссе и эротическая комедия.


Человек внутри

«Человек внутри» (1925) — первый опубликованный роман еще очень молодого Грэма Грина — сразу стал пользоваться «необъяснимым», по определению самого писателя, читательским успехом. Это история любви, дружбы, предательства и искупления, рассказанная с тонкой, пронзительной лиричностью.