Крушение Агатона. Грендель - [121]

Я передумал. Бессмысленно убивать ее. Так же бессмысленно, как и оставить жить. Для меня это было бы всего лишь бесцельным удовольствием, иллюзией порядка в этом бренном дурацком проблеске в бесконечном унылом падении вечности. (Конец цитаты.)

Я выпустил ее ноги. Люди уставились на меня, не веря своим глазам. Я разбил еще одну теорию. И вышел из зала.

Но я исцелился. По крайней мере, это можно сказать относительно моего поведения. Я сосредоточился на воспоминании об этом безобразии между ее ног (яркие, как слезы, капли крови) и смеялся всю дорогу, пока бежал по рыхлому снегу. Ночь была тиха. Я слышал крики, доносившиеся из чертога. «Ах, Грендель, старый хитрец!» — прошептал я деревьям. Слова эти прозвучали фальшиво. (Восток был сер.) Шаткое равновесие; во мне было два существа: одно из них твердило — бездумное, неумолимое, как горы, — что она прекрасна. Я решил — твердо и окончательно — убить себя из любви к тому малышу Гренделю, каким я был раньше. Но в следующее мгновение, без всяких на то причин, я передумал.

Главное — равновесие; источающее слизь…

Вид Б.

8

После того как убит был Хальга Добряк,

Хродгара брат молодой и любимый

(Хродгар, Щит Скильдингов, мечевращатель,

золотом взятки берущий, двух уже

получил от жены сыновей), Хродульф покинул

сиротства обитель и выехал в Харт[5].

(О, слушайте меня, скалы и деревья, слушайте, шумные водопады! Или вы думаете, что я все это рассказываю только для того, чтобы послушать свою речь? Чуточку уважения, братья и сестры!)

(Так бедный Грендель,

дитя гнева,

пряча налитые кровью глаза под сенью глаголов,

с уханьем трусит от строки к строке.)

Сцена: Прибытие Хродульфа в Харт

— Хродульф! Подойди к своей тетушке Вальтеов!

Мой дорогой, бедный мой мальчик!

— Быть принятым вами, моя госпожа, — это честь. Вы

                                                             сама доброта.

— Чушь, милый мой! Ты плоть от плоти Хродгара, в

                                                           тебе его кровь.

— Так говорят мне, — промямлил. И проблеск улыбки.

Старый король хмурится в кресле резном, размышляя.

У мальчишки повадки слегка прирученного волка.

Ему лишь четырнадцать, и уже претендент, дьявол его

                                                                       побери.

Возраст, перечень прошлых обид — где же спокойст-

                                                                            вие?

Он прочищает горло.

Нет, нет. Не будем спешить.

Тяжелое время пережил мальчик,

естественно. Отца погребенье и все остальное.

И гордое сердце — в награду, конечно,

как у любого в этом роду. (Часто Скильд Скевинг…)

(И ястреб с насеста не застрекочет.)

Сказитель поет — шелест арфы по длинному залу —

как легкий ветер. «В любом королевстве

человек процветать сможет, если деянья его достойны

                                                                       хвалы».

Истинно. Так.

Юноша смирно сидит и, глаза

закрыв, слушает арфу. В осенних

холмах его хладного разума

рыскают волки.

Теорема: Любой порыв человеческого сердца (А) всегда вызывает порыв, равный по силе и противоположный по направлению (А1).

Таково золотое правило Сказителя.

И дальше я вижу в восторге — они принимают Хродульфа, спокойного, как луна, нежного скорпиона. Он сидит между теми двумя и точит свой нож.

Сцена: Хродульф при дворе.

Он говорит:

В крысиных мехах, жирные в глупости, коль не телесно,

крестьяне мотыжат поля. Сальные запахи исходят

из подземного мрака за дверью, где бабенки с коровь-

                                                                   ими глазами

титьку суют новому поколению бездумных мотыжни-

                                                                   ков. Старики

с лишаем в бородах ковыляют по пыльным тропинкам,

чтоб собираться, словно костлявые псы, на площади,

где свершается королевское правосудие; чтобы кивать,

                                                                словно вороны,

обмолвкам, из-за которых у кого-нибудь отберут ло-

                                              шадь, или тонким ошибкам

судебной братии, выводящим убийц на свободу. «Да

                                                                     здравствует

Король! — кудахчут они. — Которому мы обязаны всем

                                                             нашим счастьем».

Разбухшие от воображаемой свободы, коль не от жи-

                                        ра, великие лорды всех лордов

взирают сверху вниз бульдожьими глазами и улыбаются.

«Все хорошо, — вздыхают они. — Да здравствует ко-

                                                          роль! Все хорошо!»

Закон правит миром. Жестокость людская скована

                                                                              цепью

с добром (читай: с королем): сила закона

рубит голову укравшему хлеба кусок и вытирает то-

                                                                  пор. — Смерть

по Книге.

Думай, потеющий зверь! Гляди, думай!

Откуда эти обноски на спинах твоих добрых защитников?

Почему хлебокрад умирает, а тан кровожадный,

уплатив за ловкий трюк дорогим адвокатам, избегает

                                                                         наказания?