Крупным планом, 2008 - [18]

Частное немыслимо без коллективного, человек немыслим без единения с дру­гими людьми. Одиночество необходимо художнику для творчества, но художник в своём одиночестве ещё более связан с миром, чем даже самый убеждённый коллективист.

20 ноября. В палате - бесконечные разговоры о чём угодно, только не о жен­щинах. Я давно заметил, что женатые мужчины гораздо реже говорят о женщинах, чем холостяки.

Владимир Витальевич (электронщик) верит в иноземные цивилизации и все­возможные HJ10. В своих утверждениях почти всегда ссылается на телевидение. Кажется, в нём начисто отсутствует критический подход. Путает явления, кото­рые своей основой имеют особенности человеческого организма и окружающей нас природы, с тем, что возникает в человеческом сознании. Свои понимания никому не навязывает, но и не воспринимает возражений. Закрыт для диалога.

Иван Григорьевич пластичнее, готов воспринимать то, чего не знает, но не ве­рит, что «какой-то двадцатилетний пацан» Шолохов мог написать «Тихий Дон».

Виталий Михайлович не вступает в наши разговоры, почти не снимает науш­ники, которые помогают ему слушать то, что показывает на тумбочке маленький автомобильный телевизор.

О болезнях говорят много, в деталях и в таких подробностях, которые за стена­ми больницы показались бы неприличными. У всех троих серьёзные заболевания, к моей болезни они равнодушны. Мне неловко, что я нахожусь словно бы в при­вилегированном положении, то есть не настолько болен, в сравнении с ними. Ну, не стонать же мне, как зощенковской старушке.

21 ноября. Галина принесла мёду и фруктов. Хорошо, но мне по-прежнему не по себе. Больница, врачи, больные... Не верится, что это я, что всё это со мной.

Выписывают Владимира Витальевича. Он радуется, строит планы пребывания в Москве, а затем - отъезда в Саранск, к жене. Но вот принесли его больничный лист и выписку из истории болезни. Он читает и всё больше хмурится. Оказыва­ется, всё не так хорошо, как ему и всем нам представлялось: у него рак, пошли метастазы в печень и лимфатические узлы. Предстоит химиотерапия, а значит, процесс излечения продолжится.

Приехала его младшая дочь Арина с мужем. Узнав, что с отцом, улыбалась, но щёки её сделались пунцовыми; потом я видел её сидящей на скамейке: лицо скорбное, сразу сделавшееся усталым, глаза уставлены в одну точку. И всё же было видно, что девушка на что-то надеется, чего-то ждёт. Надежда не бывает одна, она всегда в паре с ожиданием. Чем выше надежда, тем томительнее ожида­ние, которое часто оканчивается тупиком.

Они попрощались и уехали. Букет чёрно-бордовых роз, которые она привезла врачу в благодарность, неприкаянно лежит на подоконнике.

23 ноября. Утром ко мне приехали жена, дочка, Саша и Мария. Я пере­оделся, вышел к машине. Саши и Марии нет, потом Саша появился из-за киоска. Марию нужно искать, она спряталась. Сделал вид, что упорно ищу, хотя знаю, что она тоже за киоском. Нашёл - столько радости!

Сели в машину. Бабушка рассказала, что утром Мария себя плохо вела и она назвала её безобразницей. А Мария в ответ:

- Меня не нужно так называть.

- Почему?

- Потому что у меня в голове только одна нервная система.

25 ноября. Сделали мне всё, что посчитали нужным. Болевых ощущений

Занимался дневником. Писатель в своих произведениях дозированно пишет

о себе, а в дневниках более всего о себе. Но и дневник не вмещает в себя всю правду, всю гамму чувств и переживаний автора - большая их часть остаётся не­тронутой, сокрытой. Это и есть сокровенное, в чём автор не признаётся даже само­му себе. Придуманный писателем мир бывает более интересен, но менее правдив.

У одного писателя-охотника прочитал, что в нём, в охотнике, больше жалости к животным, которых он убивает, чем у того, кто не охотник. И приводит пример, что «не охотник», кушая мясо, попавшее ему на стол, не пожалеет животного. Странное замечание, потому что «не охотник» ест мясо выращенного и выкорм­ленного им животного, тогда как «охотник» вторгается в живую жизнь и милли­онами стволов нарушает, разрушает равновесие в природе. Весьма удовлетворён, что я никогда не был и даже не мечтал стать охотником.

27 ноября. Скучал. Пытался читать Михаила Булгакова, но после Пушкина это невозможно. Смотрел в сторону нашего дома за Крылатскими холмами. Ду­мал о работе - там лёгкая паника, что меня так долго нет. Звонят, интересуются, когда выйду.

Приготовил свои книги в подарок врачу и обоим хирургам. В каждую из книг вложил небольшую сумму денег - так теперь принято.

На кой ляд мы перестроились? На кой ляд перестроилось телевидение? Если раньше темой разговоров большинства людей, допускаемых на телевидение, мог­ли быть любовь, благородство, достоинство, профессия, т. е. красота, то ныне - секс, успех, карьера, деньги. И прежде всего деньги... В начале девяностых у нас в Петербурге гостили приехавшие из Польши супруги Смитэк - Юрэк (чех) и Во­жена (полька). И пригласили нас ответно посетить Познань, где они жили. Мы приехали, как раз в то время шел бесконечный телесериал «Санта-Барбара». И не только у нас, но и в Польше. Мелкая интрижка и полная безвкусица. Но перед на­чалом каждой серии супруги бросали все дела и разговоры и бежали к телевизору. Я однажды не выдержал: «Как вы, умные, образованные люди (Юрэк - препода­ватель колледжа, Божена - городской судья), можете тратить время на просмотр такой серости? Разве можно отказаться от собственной жизни и наблюдать жизнь других?!» А Божена: «Не рассуждай лишнего, лети сюда, смотри, какую цель тебе показывают американцы. И учись жить при новых обстоятельствах». - «Это кажущаяся цель, - усмехнулся я. - Наш полёт будет мимо цели». - «У американ­цев, в отличие от вас, от русских, ничего мимо цели не бывает, - как-то особенно радостно сказал Юрэк. - Так что садись и учись!..»