Крук - [25]

– С полвека назад пасьянс, именно «Паук», очень меня занимал. Как же я в него играл!.. Как водку пил. Разумеется, играл настоящими, живыми картами, двумя колодами… или больше? Неважно!.. В одном прекрасном доме, на хорошем дубовом столе… Я просиживал за этим столом в одиночестве дни и ночи напролет. Разумеется, скорости были не те… Что вообще такое скорость? Так ли она важна?.. – Вольф задумался глубоко, не забывая в то же время поспевать взглядом за ходом игры, но не поспевая. – А ведь, пожалуй, скорость важна-ааа… – Вольф задумался, помолчал пару минут и внезапно забубнил: – «Все быстрее, все быстрее пароход! Мчится поооезд, мчится поооезд…» – пропел он себе под нос и снова задумался, восхищенный мощью произведения. – Но ведь и у лошади скорость не человеческая… – Он опять замолк, провалившись в какое-то немое путешествие во времени, туда, где паровоз еще называли пароходом…

Наконец, сиюминутная реальность вернулась к нему и вновь потребовала и слова, и слушателя:

– Композитор Глинка именно скорость воспел. А паровоз у него вполне человечен – дышит, мчится! И все сам, собственной паровозной волей и хотеньем… хотеть! – как это важно… Ключевое свойство всего живого – ХОТЕТЬ! Только мертвое подвержено разрушению… энтропия не касается живого. – Вольф оторвался от компьютера и снова обратился к Чанову: – Вот еще Андрей Платонов. Знаете, должно быть? Вот у кого паровоз – уже совершенно живой… Сработанный кем-то вручную механизм – страдающая душа во плоти, пусть и железной… А тут у вас – пусто… никто ничего не хочет. Черный чемоданчик, в котором ничего личного… Абсолютно беспредметное пространство, именно черный квадрат!.. Но как сосет! Как тащит… Вот тебе и Малевич…

– Да! – вырвалось у Чанова. Уж он-то знал, как Паук сосет и тащит…

И вдруг показалось ему, что все это было. Не простое и безымянное дежавю с ним произошло, но весь ряд предметов и понятий, вся только что обозначенная Вольфом цепочка – от сверхчеловечной скорости, через Платонова до Малевича – легко была увидена Чановым, как бы всплыла в памяти, потому что уже заранее в памяти была.

Про-грам-ма…

Ему открылось, что и впрямь слово ключевое. И в собственной его жизни именно сегодня все происходит зачем-то и почему-то. Вот пришел старик Вольф, а он, Чанов, посторонний субъект, некто Кусенька, к его приходу готов, и радуется ему, и ужасается ему, как собственному предвидению. Чанов себя почувствовал маленьким мохноногим хоббитом Бильбо перед Гендальфом Серым, когда тот заявился в первый раз… Он, Куся, как и хоббит, был почему-то в теме. Хоть и обескуражен несколько.

Потому, например, Чанов был обескуражен, что книжка Платонова «В прекрасном и яростном мире» зачем-то стояла же на отцовской книжной полке среди трудов по сопромату, химии и баллистике. Так кто же, значит, был Чанов-папа, Андрей Кузьмич? Зачем ему был Платонов?.. А кто был он сам, Кусенька, Чанов-сын? Ему-то, юному ленивцу, читателю Толкиена и Светония, будущему торговцу матрешками, бабнику и рантье по призванию и лени, зачем ему был этот Платонов, этот слишком, до загадочности простой, немногословный и до умопомрачения правдивый писатель? (Вот кто писал именно правду, возможно, всю правду, и без лишних слов.) Зачем Кусенька прочел и запомнил потрепанную и тяжелую отцовскую книжку? И запомнил ярче всего именно про паровоз, как у него палец был сломан и болел… Не для того ли, чтоб совпасть с этой вот, запрятанной в будущей жизни, секундой?.. которая стала наконец настоящей и, возможно, решающей… А вот уже и прошедшей, но все равно живой. И вот он совпал не только с Платоновым, а через него и с отцом, но и с волшебным старым хреном, неведомо как свалившимся в молодежный подвал, где и двадцатидевятилетний Чанов – старый хрен…

«У этого Вольфа – ключи от программ, от моей – точно. И он про это знает» – промелькнуло безумно у Чанова в голове… И про Казимира Малевича наш рантье давным-давно кое-что изучал, да и сдавал (слово-то какое, сдавал, словно в гардероб, а потом и бирку потерял), по истории искусства сдавал, вот как этот гардероб назывался… Про поэта Крученых, про оперу «Победа над солнцем», а художник постановки по имени Казимир Малевич в финале предлагал разорвать пространство, чтоб вместо Солнца возник Черный квадрат!.. Студент РГГУ Чанов не вспоминал ни разу, забыл напрочь, однако же – само отложилось, не потерял он бирку Малевича, его черную метку. И даже цифра на бирке вспомнилась – 1913, год премьеры «Победы над Солнцем»! Канун Первой мировой… Что же это?… Как же это такой огромный круг сомкнулся?.. Как же это второкурсник так навсегда, как мусор какой-то, забыл, да вдруг через годы вспомнил, что малеватель (что зачем-то и подтверждала фамилия) то ли гений, то ли дикий жулик – в его личной, чановской, жизни, а возможно, и в мироздании, есть зачем-то. Не предвидел юный студент Кусенька ни хера… Но знание на всякий случай само отложилось. ТАК ВОТ ДЛЯ ЧЕГО! Светящиеся живые точки из разных уровней, разных времен, совпали и выстроились, как фотоны в луче, сцепились, как атомы в молекуле ДНК, оказались единственным, неразрывным Кусенькиным Я!..