Круговой перекресток - [21]

По мере того как Алка рассуждала, у меня крепла уверенность в ее правоте. Мне даже начинало казаться, что она взрослее меня, умнее и знает гораздо больше. В том была правда: Алка не читала столько книг, сколько я, зато обладала собственным бесценным жизненным опытом. Я была теоретиком, она практиком. И потому мне отчаянно захотелось поверить в ее правоту и находчивость, зарядиться ее дерзостью, стать такой же независимой, умудренной реальным, не книжным опытом, даже если он достанется битой попой.

– Где объявление-то вешать? – спросила решительно.

– Да где угодно. На продуктовом магазине повесь. Там народу много ходит. На музыкалке своей…

– На музыкалке бабушка увидит, – сказала я. – Лучше подальше от дома.

– Ты напиши грамотно, а я пойду к метро повешу, – сообразила Алка. – Там полно народу каждый день, наверняка кому-то пианино нужно.

Я снова мысленно восхитилась Алкиной самостоятельностью. До метро надо было ехать две остановки транспортом или идти пешком минут пятнадцать. Меня так далеко не отпускали, а Алку – пожалуйста.

– Хочешь – вместе пойдем, – словно прочитав мои мысли, предложила подружка.

Я думала отказаться, потому что в глубине души предвосхищала предстоящую порку за один серьезный проступок, а тут получится сразу два: самовольное избавление от музыкального монстра плюс несанкционированное путешествие к метро. Уже открыла рот, чтобы отказаться, но неожиданно для себя сказала:

– А пойдем.

Сказано – сделано. Как бы невзначай спросила, сколько стоит пианино, мол, Алке родители хотят купить, интересуются. Потом старательно, чтобы бук вы были ровными и красивыми, написала несколько объявлений: «Продается пианино марки „Родина“», заголовок вывела красным фломастером. После чего мы с Алкой наплели учителю физкультуры о заболевших животах, получили добро на отправку домой и благополучно пошли к метро, по дороге расклеив объявы на заборах, столбах и двери булочной.

Первый звонок долго ждать не заставил. Высокий женский голос с немного визгливыми нотками интересовался инструментом. Мне повезло: я была дома одна, подробно рассказала про пианино, расхвалила его, как могла, а на вопрос, почему продаете, мои способности к вранью иссякли, и я ответила честно, что не хочу играть. Как ни странно, мое объяснение даму удовлетворило, она спросила адрес для просмотра. Адрес я продиктовала, обозначив время, когда все взрослые будут на работе. Когда повесила трубку, мое сердечко бешено колотилось, я испытывала страх и восторг одновременно. Никогда не чувствовала ничего подобного прежде в моей спокойной, уравновешенной, правильной жизни. Это чувство было волшебным, хотя, несомненно, преступным. Оно щекотало, будоражило, заставляло беспричинно глупо улыбаться и холодеть от ужаса перед собственной дерзостью.

Вечером за ужином бабушка неожиданно сказала, что соседка тетя Тоня видела меня около метро с какой-то толстой девочкой, наверное с Аллой Хорловой. Все воззрились на меня как на правонарушительницу, я поерзала на стуле и, преодолевая холодок в груди, тонким голосом выпалила:

– Да, я ходила с Алкой, ей в магазин надо было, ну и что? А твоя тетя Тоня пусть за своей внучкой смотрит, она курит за школой, между прочим!

За столом установилась пауза. Потом папа сказал:

– В самом деле, Саня уже большая девочка, ничего страшного не случится, если она сделает два шага от дома.

Мама с бабушкой обрушились на него. Они говорили, что другие дети растут в непонятных семьях, где родителей не волнует их судьба, а с ребенком может случиться все, что угодно! Даже украсть могут! Алла Хорлова – известная хулиганка, и дружба с ней до добра не доведет.

– Да хватит глупости болтать! – неожиданно встрял дед, обыкновенно не влезавший в женские дебаты. – Вас много крали? Дуся, ты вспомни, когда Таня маленькой была, везде одна бегала.

– Тогда время было другое! – воскликнула бабушка.

– Ха, – сказал дед, – вот именно, тогда-то похуже было. В бараках жили среди шпаны, и никто никого не украл. Вы что, до свадьбы Саньку собираетесь за ручку водить? Восемь лет – большая девочка, в ее возрасте другие уже суп варят на всю семью, а вы за хлебом боитесь отпустить.

– Через дорогу?! – крикнули хором мама с бабушкой.

– По светофору же! – примирительно сказал папа.

– Видишь, что ты наделала? – недовольно заявила бабушка. – Из-за тебя все поссорились.

– А вы помиритесь, – посоветовала я, вставая из-за стола.

– Сядь немедленно, – скомандовала мама. – Ты не доела. И вообще, тебе никто не разрешал уходить.

– Я больше не хочу есть, – заявила я. – А уйти я сама себе разрешила. У нас не крепостное право.

И отправилась в комнату, которая до половины была моей. Вторую половину занимали бабушка и дед.

– Ужасный характер! – услышала вслед недовольный бабушкин голос. – И откуда в ней столько протеста?

Через какое-то время вошла мама. Я сидела за столом и делала уроки. Придраться было не к чему.

– Пойми, Саня, – тихим голосом заговорила мама, – мы все желаем тебе добра…

– А получается зло, – заявила я.

– Ну что ты такое говоришь? – укоризненно вздохнула мама. – Как тебе не стыдно?

– А как тебе не стыдно?! – выпалила я. – Почему тебя никто не заставляет делать то, что ты не любишь?! А ты учишь меня играть на дурацком пианино, хотя я это ненавижу! Почему я постоянно должна равняться на Веру, Олю или Наташу, чем они лучше меня? Почему все знакомые и соседки хвалят своих внуков, даже если те двоечники и дураки, да еще курят и пьют пиво, а про меня все только твердят, что у меня ужасный характер?!