Кругосветное путешествие короля Соболя - [73]

В ситуации, когда мне предстояло объединить весь остров против секлавов, подобный обман представлялся бесценным подарком. И все же меня удерживала ненависть, которую Афанасия питала к суевериям.

Именно в этот момент она вела борьбу с жутким местным обычаем, опирающимся на веру в колдовство.

Мы быстро узнали, что дети, рожденные с каким-либо физическим недостатком или просто имевшие несчастье появиться на свет в определенные дни, считавшиеся зловещими, немедленно умерщвлялись, обычно через утопление. Афанасия, крепко сдружившаяся с туземными женщинами, со всей присущей ей энергией пыталась доказать им, что этот обычай ужасен. Она рассуждала с философских позиций, ссылаясь на уважение к человеческой жизни, на равенство всех людей, на силу любви. Ей удалось убедить их, и, по крайней мере, в нашем окружении так больше никто не поступал.

Мы много об этом говорили, потому что Афанасия день и ночь думала о судьбе несчастных младенцев и действовала с тем большей решимостью, что вскоре должен был появиться на свет наш собственный ребенок. Мы оба сошлись во мнении, что в основе этих варварских деяний лежит суеверие. Я прочел ей отрывок из Вольтера, где он выбрал мишенью религию в том ее проявлении, когда она содержит в себе нечто иррациональное, а иногда и бесчеловечное.

И вот теперь я был готов воспользоваться обманом, родившимся из того самого суеверия, которое мы вместе гневно осуждали. Я не знал, как сказать об этом Афанасии.

Тем временем ситуация становилась критической. Все сведения о секлавах, которыми мы располагали, свидетельствовали, что они собрали против нас тысячи хорошо вооруженных воинов. Они были прекрасно осведомлены о состоянии наших войск, и оно внушало им самые радужные надежды.

Отряд европейцев был истощен. Мы не меняли одежду с момента нашей высадки и ходили в лохмотьях. Нас постоянно донимала лихорадка, подрывавшая здоровье, а некоторым она даже стоила жизни.

В сезон дождей жизнь становилась вдвое тяжелее. Грязь, ураганный ветер, нашествие насекомых делали существование непереносимым. То немногое вспомоществование, которое мы получали с Французского острова, шло на подарки племенам. Мы держались только благодаря обмену с частными торговцами. Но самым трагичным были перемены, произошедшие в умах. Как наши товарищи с Камчатки, так и французы, присоединившиеся к нам в Лорьяне, — все отплывали в уверенности, что мы отправляемся на выполнение миссии, доверенной нам королем. Поначалу злонамеренность правителей Французского острова не очень нас встревожила. Я отнес ее за счет ревности, которая свидетельствовала, насколько наша миссия важна и завидна. Но всякий раз, когда я отправлял корабль на Французский остров или на Бурбон, чтобы испросить оружие, войска или умелых мастеров, наши посланники возвращались практически с пустыми руками, встретив самый недоброжелательный прием. Следовало признать очевидность: после года, проведенного на этом острове, мы оказались брошенными. Одним словом, мои люди больше ни во что не верили.

Между тем я, как мог, старался улучшить их быт. Благодаря группам туземцев, которых присылали дружественные племена, мы соорудили более удобные хижины, устроили больничные пункты, проложили дороги, возвели достаточно защищенные форты. Однако в момент, когда должна была произойти решающая битва, от которой зависело наше будущее на этом острове, речь шла не просто о том, чтобы выжить, — следовало собрать все силы, чтобы победить грозного противника. Единственным, что могло снова поднять дух моих людей, стало бы ощущение полной поддержки со стороны аборигенов, которые населяли нашу, восточную, часть острова. Если бы пришлось опасаться еще и их, ожидая каждую минуту отступничества, а то и предательства, то бесполезно было даже вступать в бой: мы бы его заранее проиграли.

Это были до крайности тяжелые дни. Стоял декабрь, шли сильные дожди. В Луисбурге, у края моря, все превратилось в сплошную воду: морская смешивалась с разлившейся половодьем речной и с потоками, хлещущими с неба. Поднимаясь к Долине Здоровья, люди испытывали ощущение, что уходят в облака. Пастбища были окутаны маревом, вдоль склонов сползали холодные туманы.

У Афанасии подходил срок рожать. Две туземные женщины постоянно дежурили рядом с ней, принося еду и помогая в бытовых делах. Влажность, от которой набухали растения, оказала свое воздействие и на тело Афанасии: в последние недели ее живот увеличился до такой степени, что она не могла долго стоять, ее ноги отекли и распухли.

Вокруг все пока было спокойно, но мои шпионы доносили, что секлавы, поддерживаемые арабами, ждали только окончания сезона дождей, чтобы приступить к боевым действиям. Они отправляли посланцев во все племена, предлагая присоединиться, когда они перейдут в наступление. Я чувствовал, что наши друзья-туземцы в нерешительности, они колебались, начинался разброд. Роптать стали и мои люди. Нельзя было исключить возможность мятежа. Я узнал, что некоторые солдаты получили предложения от туземцев: те обещали им спасение жизни и отправку на Французский остров на торговом корабле при условии, что они откажутся сражаться за меня.