Кругосветное путешествие короля Соболя - [69]

Кое-кто из французов все еще относился к моим планам скептически, поглядывая на окружающую дикую природу, казавшуюся менее всего пригодной для устройства поселения. Но те, кто следовал за мной с Камчатки, например мой друг Хрущев, были преисполнены доверия. Они прошли через столько испытаний и видели, как осуществляются такие, кажущиеся невероятными, замыслы, что больше ни в чем не сомневались.

Мы позаботились о том, чтобы взять на борт переводчиков, один из которых, некий Кристиан Мейер, оказался очень полезен. С его помощью я довел до сведения туземных правителей этой области предложение объединиться со мной. Двадцать восемь из них в сопровождении двух тысяч воинов ответили на мое приглашение. Это был очень напряженный момент. Никогда еще с тех пор, как полтора века назад первые голландцы высадились на эти берега, туземцы не позволяли иностранцам обустроиться здесь надолго. Я осознавал, что наступил решающий час, но не столько из-за реакции вождей — они с самого начала только и делали, что нарушали свои обязательства, — а потому, что первый контакт мог дать мне возможность если не убедить их, то, по крайней мере, нейтрализовать.

Вы вправе судить меня сурово: на тот момент я действительно проникся идеей, господствовавшей при французском дворе и, как я полагаю, в головах всех европейцев. Я смотрел на эти народы только как на дикарей и не сомневался, что моя миссия цивилизованного человека заключается в том, чтобы нести свет просвещения, без которого они навек погрязнут в невзгодах и варварстве. Во имя столь высоких стремлений все средства дозволены, в том числе ложь и преступление. Я был в некотором роде миссионером. Вера, носителем которой я был, не была религиозной, поскольку я никогда не имел в виду обращение этих народов в христианство. Но вера в разум и прогресс толкала меня на те же крайности. Таким образом, наша первая официальная встреча — я, говорящий от имени короля Франции, и туземцы, решительно настроенные защищать свои земли от любого чужеземного вторжения, — превратилась в череду лицемерных заверений. Устами нашего переводчика Кристиана я предложил мальгашам дружбу и покровительство его величества Людовика XV, пообещал открыть лавки, где они смогут приобретать ткани, напитки, порох, пули, кремни в обмен на рис, скот и различные металлы, которые они могли бы добывать на своем острове. В залог будущего покровительства я попросил защитить нас самих уже сегодня. Я предложил им дружественный союзный договор, в котором за мной признавалось бы право построить на этом месте город, покупать земли у тех, кто согласится их продать, а также открывать лавки и больничные пункты вдоль реки.

Они горячо заверили меня, что примут эти предложения при условии, что мы не будем возводить крепости и не станем вести себя с местными жителями как господа и хозяева. А главное, по их словам, они радовались тому, что мы пристали именно в их краях, потому что теперь они смогут рассчитывать на нашу поддержку в борьбе со своими врагами.

Собственно, последнее соображение и было самым важным в наших переговорах. Что до остального, то вскоре выяснилось, что ни одна из сторон не собиралась всерьез относиться к взятым на себя обязательствам. Преследование наших людей туземцами продолжалось. А что касается дружбы короля Франции, то им недолго оставалось ждать, чтобы узнать ей цену.

Зато та настойчивость, с которой они подчеркивали свое желание получить от нас помощь в борьбе с врагами, привела меня к основополагающему заключению: эти народы были очень разобщены и жили в условиях постоянной вражды. Я вспомнил разъяснения Башле по поводу Гоббса, который описывал первобытное состояние как нечто ужасное, называя это войной всех против всех. Без сомнения, на этом острове мы попали в примитивно устроенный мир, где правили именно такие страсти. Я усмотрел в этом источник надежд: играя на разделенности коренных жителей, мы получали прекрасную возможность ослабить их и привязать к себе. Именно такую отвратительную политику я успешно претворял в жизнь на протяжении первого периода нашего обустройства.

Я применял ее во всех областях на юго-западе острова, где мы высаживались. Соперничество между сафиробеями и самбаривами было очень давним. Поддерживая одних против других, мне удалось привлечь к себе некоторых и ослабить их противников. Вскоре я обнаружил, что внутри племен тоже идет межклановая борьба за власть, из которой мы можем извлечь выгоду. Такая политика позволила нам относительно спокойно существовать в Луисбурге и использовать туземных рабочих на строительстве. Так, я отвел один из рукавов реки, чтобы осушить болота, которые делали климат нездоровым. Мы также смогли соорудить насыпные дебаркадеры, что существенно облегчило причаливание шлюпок. Кстати, в тот начальный период нашего обустройства многие французские корабли бросали якорь в бухте. Их присутствие усилило у аборигенов ощущение могущества, которое давала им наша экспедиция. Но такое судоходство вовсе не означало, что мы пользовались твердой поддержкой французских властей. Случайно оказалось, что одним из судов командовал тот самый Кергелен, который мне так не понравился во время нашей предыдущей встречи в Макао. Он испросил у нас позволения передохнуть, испек хлеб на твердой земле и пополнил запасы воды. А в обмен мы получили только лицемерные ободрения и презрительные взгляды. Что до властей Французского острова, то они издалека продолжали свой саботаж. По прибытии мы обнаружили, что они не снабдили нас необходимыми материалами. Мало того, следуя их указаниям, капитаны прибывающих кораблей запрещали нам пользоваться услугами их мастеров, в которых мы испытывали большую нужду для продолжения строительства.